Нина Хлебникова ЯСНО, что искусствовед должен быть не просто живым каталогом художественных произведений, но и человеком, понимающим искусство. Но что это значит? Как сказал Станиславский, понимать искусство - значит его чувствовать. Думается, лучше не скажешь. И потому примем эту формулировку "на вооружение", имея в виду высшие эмоции (товароведу в его деятельности не нужные).
Скажем сразу: мы переживаем теперь период недооценки эмоциональной стороны музыки, иногда досадного непонимания. В особенности это проявляется на конкурсах молодых музыкантов. Полностью разделяя точку зрения журналистов на итоги XI Международного конкурса имени Чайковского ("НГ" от 04.07.98), полагаем, что Алексей Султанов и Фредерик Кемпф не были по достоинству оценены жюри именно по этой причине; так же был когда-то недооценен и замечательный пианист Николай Луганский - хочется поблагодарить телеканал "Культура" за передачу концертов всех троих.
Нам кажется, что арифметическая оценка по балльной системе при исполнении совершенно несравнимых разнородных произведений фактически игнорирует высоту планки в эмоциональном отношении и совершенно неадекватна. Она хороша для товароведов при оценке сыра, равным образом - при оценке состязаний по стрельбе, но противна духу искусства. Впрочем, применение такой системы не удивляет: у авторов данной статьи есть пластинка Сергея Доренского (заместителя председателя жюри последнего конкурса Чайковского и педагога обоих первых лауреатов - Мацуева и Руденко), где он исполняет "Маргариту за прялкой" Шуберта-Листа. Вместо высочайшего трагического накала известный пианист выдает изящное техническое упражнение. Хотелось бы надеяться, что в дальнейшем жюри конкурсов в РФ будет подбираться из числа художников, глубоко чувствующих музыку и способных справедливо оценить действительно талантливое эмоциональное исполнение.
А теперь несколько слов о статье Андрея Хрипина "Музыка мертвая и живая". Справедливо расхваливая игру замечательного пианиста Михаила Плетнева, Хрипин пишет: "...он играл в КЗЧ достаточно строгую и аскетичную программу: в первом отделении 6-ю партиту Баха и 32-ю сонату Бетховена, во втором - четыре шопеновских скерцо...". Но как можно назвать такую программу аскетичной? Уже в первой части 32-й сонаты Бетховена, как нам кажется, - дьявольская страсть, стремление души вырваться из цепей. Ну, а три первые скерцо Шопена - это с самого начала взрыв страсти, страсти сильнейшей, захватывающей, перебиваемой островками душевного отдыха.
Человеческая природа такова, что уровни восприятия музыки у разных людей могут очень сильно различаться. Например, Гейне, слушая музыку Листа, видел Христа, Всадника на белом коне и т.д. Есть же, к сожалению, люди, для которых любая музыка ужасно скучна (вспомним героиню фильма "Военно-полевой роман"). Это не всегда зависит от уровня образования человека (так, например, индейцы, прослушав "Буги-вуги" и 40-ю симфонию Моцарта, предпочли Моцарта, назвав его музыку божественной; см. статью Ф. Османова в "НГ" от 27.12.94). Но, конечно, способность понимать музыку возрастает при регулярном слушании. Неспособность же воспринимать (т.е. чувствовать лучше индейцев) классическую музыку, выражающую человеческие эмоции, связана и с тем, что школа не дает даже зачатков музыкального образования, а телевидение навязывает бездарно-дебильную, почти исключительно танцевальную музыку с воплями. Пониманию музыки могли бы способствовать теоретические музыкальные дисциплины, но, к сожалению, характерен формальный подход, при котором содержание музыкального произведения не рассматривается.
Да, вопрос о содержании и интерпретации музыки достаточно сложен (не говорим, разумеется, о романсах, оперных ариях, балетах и т.п.). Например, великий пианист Генрих Нейгауз утверждал, что содержание музыки не может быть передано словами. (Но он же, обсуждая "Лунную сонату", говорил о трагическом отчаянии в 1-й части, о том, что 2-я часть - цветок между двумя пропастями.) И, хотя сам Бетховен высказывал аналогичные взгляды, многие его произведения, как нам кажется, поддаются интерпретации. Например, 3-я, 5-я и 9-я симфонии и многие сонаты. Но интерпретация даже программных произведений не может быть однозначной, за редкими исключениями (например, увертюра "Франческа да Римини" Чайковского, где прослеживается содержание чуть ли не каждой фразы).
Вот пример из собственной практики. Восприятие в юности 2-й баллады Шопена было таково: первая тема - это любовь простой девушки, вторая - налетевшая буря чувств, затем - безуспешные попытки вернуть любовь и конец - в трагическом миноре. Однако оказалось, что Шопен был вдохновлен одной из баллад Мицкевича, где действительно была любовь, но ее разметала не буря чувств, а обычная "метеорологическая" буря. Примерно с такой точностью или, точнее, неточностью можно претендовать на интерпретацию содержания музыки.
Но вот пример, когда интерпретация выходит за любые допустимые рамки. Благодаря переписке Петра Ильича Чайковского с Надеждой Филаретовной фон Мекк мы знаем его интерпретацию 4-й симфонии. "Жить все-таки можно", - заканчивает Чайковский. Но вот Мариэтта Шагинян, прослушав 4-ю симфонию (дирижировал Рахманинов), утверждает: "Смысл этой музыки в том, что счастье - в труде, и это смысл становится все яснее от части к части". Но, увы, как видно из сказанного Чайковским, ничего подобного в этой симфонии нет, просто у Шагинян переизбыток чисто советского подхода.
А что пишут об упомянутой 2-й балладе теоретики? В одной музыковедческой диссертации (руководитель Е.И. Царева) говорится, что первая тема сильно отличается от второй по уровню звучания (первая - тихая, вторая - громкая): "Главный контраст дан отчетливо до наглядности". Верно, но полезно разве что глухому. Далее сообщается, что первая тема подробно разрабатывается, приобретает даже самостоятельный характер и т.д. - тоже верно, но в равной степени может быть сказано и о незабываемом "Чижике-пыжике". Мы узнаем также, что общим моментом в художественном мышлении Шумана и Шопена является "развитие бетховенской линии процессуального соединения субъективного и объективного". Что дает все это наукообразие для понимания музыки Шопена и музыки вообще? Мы видим здесь, по существу, лишь псевдонауку, претендующую на профессионализм. Попытки же проникнуть в суть музыки расцениваются как дилетантизм. Такой "профессиональный подход" - все равно что сведение литературоведения к вопросу о качестве рифмы или частоте употребления избранных глаголов, при исключении обсуждения содержания.
Мы предлагаем теоретикам "наступить на горло собственной песне" и решить "загадку Чайковского" - предложить интерпретацию великой 6-й симфонии. В письме Б. Давыдову в 1891 году Чайковский пишет: "Во время путешествия у меня возникла мысль о другой симфонии, на этот раз программной, которая останется для всех загадкой - пусть догадываются. Симфония так и будет называться "Программная симфония" (# 6). Программа эта самая, что ни на есть проникнутая субъективностью, и нередко во время странствования, мысленно сочиняя ее, я очень плакал".
Видится такой вариант программы: первая часть - вся жизнь человека, застигнутого в момент мрачного раздумья. Бывают и моменты просветления. Кончается эта часть звуками "со святыми упокой", т.е. смертью. Вторая часть - светлая мелодия: душа в заоблачных сферах, иногда грустящая об оставленных на земле. Третья часть - самая спорная. Как нам кажется, тут из- под каждого камушка выскакивают злые духи, их становится все больше и больше, и вот они, торжествуя победу, проходят победным маршем. Вдруг темноту пронизывает луч света - и все злые духи исчезают. Последняя же часть - реквием, горе и скорбь оставшихся жить.
Хотелось бы знать мнение Евгения Светланова, так хорошо рассказавшего в своей книге о 4-й симфонии, а также мнение теоретиков об этой версии программы.
В заклюЧение заметим: быть может, не каждому дано сказать что-то проникновенное о содержании музыкального произведения. К примеру, в "Неоконченной симфонии" Шуберта вслед за грозными вступительными аккордами можно почувствовать сердечную муку, потом - светлое чувство. А во второй части, кажется, есть даже прямой разговор с Богом. Но можно, не углубляясь в подробности, почувствовать и описать симфонию так: "В последней неоконченной симфонии звучит вечная печаль расставания, вечная мечта о несбыточной любви, которую все мы ощущаем каким-то вторым сознанием или неразгаданным еще чувством, и стремимся, вечно стремимся дотронуться до небес, где и сокрыто все самое недосягаемое, все самое пресветлое, то, что зовется печалью, горькой сладостью..." Это Виктор Астафьев ("Аве Мария". "Континент", 1993, # 75). Его простые слова проникают в душу.
Так, может быть, настоящему искусствоведу надо быть хоть немного поэтом?
Дарья Гармоненко