Борис Ерасов В ПРОДОЛЖАЮЩЕЙСЯ полемике по поводу сущности и судеб евразийства вновь и вновь поражает, до какой степени может доходить неприятие, непонимание и поношение евразийства как идеи, проекта и тенденции в истории русской общественной мысли, государства и общества. При обсуждении этой темы вместо "круглого стола" слишком часто возникает барьер, через который на евразийство обрушивается град эмоциональных и идеологических обвинений. Именно в этом стереотипном ключе написана и статья Владимира Ступишина "Соблазн неоевразийства".
Характерна прежде всего семантика, в которой отвергается евразийство. На протяжении уже почти трех четвертей столетия она прежде всего духовно-экспрессивная: "соблазн евразийства", "самообман", "путаница в идее", "вредная идея", "апология азиатчины", "глубочайшая ошибка", "спекуляция на идее коллективизма", "фантазии и грезы" и т.д. Нападающие как бы изначально исходят из того, что их противники занимают ущербное место в иерархии знания и им недоступна ни истина, ни общечеловеческие ценности, а стало быть, они не могут рассматриваться как субъекты равноправного дискурса. Такие упреки исключают дискуссию по существу.
Излюбленный оборот авторов этих отповедей - обвинение в подверженности "соблазну". Оно настолько часто повторяется (а в данном случае даже вынесено в заголовок статьи), что смысл его требуется рассмотреть специально.
Возможно, что для инициатора этого обвинения Георгия Флоровского оно было вполне естественным, так как он все больше переходил на позиции православия. Однако явно забавно звучит это слово в устах и под пером тех, кто сам подвергался соблазну западнизма - и не выстоял, оказавшись затем соблазненным и покинутым. И даже если они еще пользуются кредитом у Запада, то в силу сосредоточенности этого Запада на постоянном воспроизводстве своих соблазнов и их насаждении через сеть "носителей греха", то есть агентов "кока-колонизации" других стран, как выразился известный американский геополитик Сэмюэл Хантингтон.
Антиевразийская семантика отражает стереотипные идейные установки, которые слишком очевидны в статье В.Ступишина. Эти установки оформлены в русле "общечеловеческих ценностей", имеющих, как он полагает, "вечное и абсолютное значение" и сформулированных во всех мировых религиях. К их числу относятся прежде всего либерально-демократические ценности, разделяемые, как считает автор, и народами всех католических и многих православных, мусульманских, буддийских стран и синтоистской Японии.
Эти уверения автора выдают его незнакомство с действительным положением дел. Конечно, такие ценности в этих странах присутствуют - наравне со всеми остальными. Но они большей частью занимают очень скромное место в общем духовном устроении. Да, позиции либерализма весьма сильны в политической и духовной жизни Японии. Но все же общество остается синтоистским, и строится оно на "японском духе", на сильном чувстве коллективизма, создающего прочную основу клановых отношений, и на общем дyxе японского национализма. Все общества входят в глобальную систему взаимодействия на основе своих ценностей, сохраняя свое "лицо", свою самобытность и самостоятельность.
Представление автора о духовных ценностях сходно с уровнем понимания наивного протестантского миссионера, несущего "свет единой истины" "заблуждающимся умам". В данном случае единая истина - либеральная демократия.
Суждения В.Ступишина о "неевразийской" сущности восточных религий, включая православие, ислам и буддизм, основаны на чисто территориальных критериях. Он предпочитает не знать, что евразийцы имели в виду совсем другие сущностные характеристики этих религий, сближающие их между собой. Все они несут в себе значительный потенциал отторжения Запада, отторжения экспансионистских тенденций его ценностной модели. Они привязаны к коммунитарным (соборным) связям и типу мышления, рассчитаны на включение всех членов общности, так или иначе признающих свое членство, свои обязанности и права. Эти религии имеют отработанные принципы ограничения гедонизма и потребительства и вместе с тем устроения "срединной" культуры, в которой не допускаются как чрезмерное увлечение иностранщиной, так и национальный фанатизм, не допускаются крайности индивидуальной свободы - во имя солидарности всего общества.
И этому автору, и многим другим, мыслящим в либеральной парадигме, очевидно, невдомек, что народы прежде всего остаются самими собой, сохраняя свою культурную самобытность и конфессиональную устойчивость. Элементы других идейных ценностей, от либерально-демократических до коммунистических, всегда в той или иной мере вписываются в ценностную основу "своей" цивилизации.
Более того, конец XX века отмечен усилением процессов, обозначенных тем же Хантингтоном как "отуземливание" (indigenization), что по-русски гораздо более адекватно может быть определено как "возвращение к самобытности". Эти процессы совпадают с отступлением и упадком влияния западной культуры.
И, как показали события в Турции, Алжире, Иране, Индии и других странах Азии и Африки, результатом более или менее демократических выборов становится победа не прозападных реформаторов, а традиционалистских партий, выступающих за возвращение к принципам, присущим своему народу.
В либеральном типе мышления российская цивилизация никак не обозначена как самостоятельная величина. Из нее автор выделяет лишь "русскую нацию", состоящую, конечно, только из русского народа, имеющего "европейскую сущность" и поэтому призванного идти по "магистральному пути человечества".
С такого рода "эшелонным мышлением", для которого "в Коммуне остановка", мы имели дело до недавнего времени. Сейчас стрелки переводятся на другой "крутой маршрут", но тоже по единственному пути, приводящему опять-таки "не туда", не в светлое царство либерально-демократических ценностей, а совсем наоборот, в общество тотального нарушения прав личности, подрыва жизненных основ, утверждения власти криминального капитала. Такова реальность процессов, не улавливаемых риторикой ревностных западников, которые вознамериваются "сменить генетический код", "исправить историческую ошибку", сломав и отвергнув многовековое культурное достояние, "доставшееся от царя Гороха", и ввести "чистую либеральную демократию", которая приобрела самый негативный, а подчас и предосудительный смысл в общественном мнении многих стран.
Автор видит одну-единственную "общечеловеческую" систему, за которую и сейчас, как и прежде, выдается идеологизированный набор ценностей либерализма, и говорит, что они торжествуют во всем мире. Одномерность и однолинейность "мировой цивилизации", к которой должна "присоединиться" и Россия, исключает саму потенцию понимания всех остальных цивилизаций, в том числе и нашей.
Можно лишь напомнить, что целый ряд видных политиков, допускавших ошибку употребления термина "цивилизация" в единственном числе как синонима западной миросистемы (Михаил Горбачев, Геннадий Бурбулис, Андрей Козырев, Виктор Черномырдин и др.), довольно быстро сошли со сцены. Задержались те, кто знает о плюрализме мировых культур, о значении принципов культурной самобытности и о взаимодействии культур. Впрочем, речь идет о политиках, которые не чужды такого дискурса.
Сколько почтенных авторов еще до В.Ступишина провозглашали, что "евразийство умерло". Между тем оно живет, развивается и расширяет свое влияние в пространстве постсоветской общественной мысли.
Учение евразийства пришло из среды русской эмиграции и родилось в экстремальных условиях отторжения от России, в период драматического осмысления ее вековых судеб. Но оно было подготовлено всем развитием русской общественной мысли за предшествующие десятилетия. Близки евразийству духовные поиски Константина Леонтьева, Николая Данилевского, Федора Достоевского, Льва Толстого, Николая Рериха и многих других выдающихся мыслителей России. Евразийство стало одним из наиболее оригинальных и сильных течений в истории русской философии и теории цивилизаций. Да, г-н Ступишин прав: "мода не идет на убыль", а, напротив, становится одним из ведущих идейно-политических течений в современной России. А вот мода на либеральную демократию уже сходит на нет.
Конечно, не вся эмиграция восприняла евразийство положительно. Но оно получило развитие именно в той части русской эмиграции, которая искала пути решения кардинального вопроса русской общественной мысли - о месте России в мире. И в русской эмиграции было бы весьма целесообразно выделить тех, кто так или иначе искал решения этого вопроса, и тех, кто остался на позициях "неприятия", отверг все "компромиссы" и ждет со стороны русского народа тотальной расплаты и раскаяния, усматривая в самом народе источник "вины" за все содеянное. Как мы слышали, перемен к лучшему эти мыслители ждут после того, как вымрут прошлые поколения, еще помнящие про свое достояние, а их место займут новые русские, строящие свою жизнь, по-видимому, "с чистого листа". Но вот мало-помалу вымирают прежние пророки, а народ приходит в себя от тяжкого морока.
Евразийцы многое приняли в советском строе - и сильную государственность, и власть единой идеологии, опирающейся на партию, и "симфоническое единство" народов. Хитроумными усилиями НКВД, увидевшего в них сильных идейных противников тогдашнего режима, они были нейтрализованы и скомпрометированы "связью с большевизмом", а частично уничтожены. На новом этапе последствия акции НКВД и трагическая участь некоторых из мыслителей прямо используются для поношения всего евразийства прямолинейными сторонниками прозападной ориентации.
Чтобы отрешить евразийцев от русской национальной идеи, В.Ступишин бросает им обвинение в том, что те вовсе не заботились о "возрождении русской нации". Здесь наш автор явно использует двойную логику. Только что у него фигурировали "общечеловеческие" ценности либеральной демократии, в которых нет места для возрождения русской нации, а здесь он вспоминает о русской нации, судьба которой, впрочем, - сомкнуться с Европой.
Можно было бы напомнить, что становление всех национальных государств в "нормальной" Европе проходило через века межнациональных войн, кульминацией которых стали две мировые войны, охватившие не только Европу. И мы видим, как и в современной Евразии национализм ведет к разрастанию подобных угроз.
Наивность автора переходит в явное лицемерие, когда он ратует за общество, основанное на таких либерально-демократических ценностях, как свобода и безопасность человеческой личности и частная собственность на орудия и продукт труда. Такого рода свобода получила устойчивое место в рамках формулы "империализма прав человека", подрывающего свободу и безопасность народов с присущими им формами самоорганизации. А частная собственность на орудия и продукт труда, как показали многочисленные тяжелые финансовые кризисы, обрушившиеся в последние годы на азиатские и латиноамериканские страны (а также и на Россию, что почему-то прочно забывается всеми либералами и "правыми силами"), в огромной степени зависит от манипулирования финансовыми потоками со стороны тех банковских центров, которые владеют гораздо более важными средствами, чем орудия и продукт труда. И, как показывает практика, мировой олигархии, в общем, нет дела до либеральных ценностей. Она не зависит от этого субстрата и может работать с любыми режимами, которые обеспечивают приемлемую стабильность. Например, с коммунистическим Китаем.
Усматриваемая автором опасность "уподобления кочевнику" звучит столь же невежливо, как и невежественно. Автор не в курсе исследований по особенностям и роли кочевых культур в истории, не подозревает о присущих им способах освоения, осмысления и окультурирования этого пространства. Он полагает, что кочевые народы создавали только империи и по-прежнему чужды цивилизованного начала. Судя по всему, он предполагает возможным устранить "власть пространства над русской душой" (выражение Николая Бердяева), чтобы создать маленькое национальное государство с демократическими ценностями.
Поскольку с этой задачей у западников-либералов не заладилось, они обрушиваются со всевозможными нападками на русский народ - и за его неспособность воспринять западную демократию, и за его "имперские амбиции", и за его "мессианский настрой". Они хотели бы сменить "генетический код" этого народа, уподобив его "нормальным европейцам".
Перед такой грандиозной задачей остановились бы величайшие творцы в мировой истории!
Автор плохо знаком с неоевразийством, против которого и направлены в основном его стрелы. Вообще в идейных спорах вновь и вновь приходится убеждаться в том, что предпосылкой содержательного и цельного обсуждения евразийской тематики становится "дезавуирование" той западнической идеологии, для которой все, что связано с Азией и Востоком, представляет собой сугубо отрицательную величину, а единственным и универсальным "аршином" является идеализированная модель Запада.
Кроме того, противники евразийства, зацикленные на критике его ранней стадии, попросту не воспринимают ни всего сущностного богатства этого учения, ни последующего его развития. Неоевразийство принимает многие существенные положения, сформированные в классический период. Это и идея общности исторических судеб различных народов Евразии, и перспектива общего участия в совместном устроении евразийского дома. Это и положение о принципах общественного единства и государственного союза, опирающегося на "симфонию" родственных культур. Это и утверждение приоритета общего начала, в котором личность также находит полноценную реализацию.
Но новое евразийство опирается как на складывавшиеся веками реальные тенденции сосуществования и взаимодействия различных народов этой цивилизации, так и на потенции их широкого развития. Это взаимодействие складывалось в ходе взаимного знакомства и связей с высокими и повседневными культурами этих народов. Достигнутая степень взаимопонимания между Россией и Азией - "своей" и отдаленной - не может быть устранена ни западнической ориентацией столичных элит, ни произрастанием национального и конфессионального самосознания в различных странах СНГ.
Новое евразийство опирается и на растущее прагматическое осознание целесообразности и неизбежности укрепления связей народов огромного неразделенного региона. Только скоординированными действиями субъектов этого региона можно решать трудные задачи его освоения.
Вместе с тем у неоевразийства остаются и прежние задачи, хотя и трансформируемые новыми условиями, - духовное обеспечение и защита прав народов этого региона от разрушительного воздействия западнической идеологии и культуры. Мы видим, что соседние цивилизации - исламская, индийская и дальневосточная - в трудной борьбе справляются с вызовом западного гегемонизма. Но духовное пространство Евразии ослаблено демонстративным подрывом социалистических принципов. Использование значительных потенций евразийства как идеологии, духовного течения и реального движения должно снять угрозу превращения этого региона в "ничейную землю", а его хозяйственного потенциала - в "трофейную экономику" и объект технологического использования мировым финансовым сообществом.
