Владимир Шкода СегоднЯ мало кто верит в беспристрастность теоретических рассуждений. Чаще всего "железная" логика и "упрямые" факты появляются не ранее, чем ученый определился в ценностных предпочтениях. Сначала что-то нравится или не нравится, быть может, выгодно или не выгодно, а потом уже идет поиск фактов, выстраивание аргументов. Великие авторитеты при этом весьма приветствуются.
Вот и в статье Вячеслава Дашичева "Иммануил Кант против Билла Клинтона", по сути, продолжении дискуссии о "новом мировом порядке", просматривается подобный прием. Против тех, кто считает, что соблюдение прав человека имеет приоритет над принципом государственного суверенитета, выставлен классик немецкой философии Иммануил Кант. С помощью цитат из его трактата "К вечному миру" со всей научной строгостью доказывается, что принцип невмешательства во внутренние дела государств "и впредь останется господствующим принципом международных отношений".
У меня по этому вопросу иное мнение. Не скрывая своих предпочтений и прибегая к иным цитатам Канта, я прежде всего подвергну сомнению правомерность использования в этой дискуссии его фигуры. Слывший в советской философии гуманистом высшей пробы, хотя и критиковавшийся "слева и справа", Кант высказывался о некоторых правах человека следующим образом. "Появившийся на свет внебрачный ребенок родился вне закона, стало быть, и вне охраны его. Он как бы вкрался в общество (подобно запрещенному товару), так что общество может игнорировать его существование (ибо по справедливости он не должен был существовать таким образом), стало быть, и его уничтожение". "Когда один из супругов ушел от другого или отдался во владение третьего, другой вправе в любое время и беспрекословно вернуть его, словно вещь, в свое распоряжение".
Теперь о праве народа на сопротивление деспотическому режиму. Такого права, по Канту, быть не может. Народ обязан "терпеть злоупотребления верховной власти, даже те, которые считаются невыносимыми". "Малейшая попытка в этом направлении составляет государственную измену, и такого рода изменник может караться только смертной казнью как за попытку погубить свое отечество". Написано Кантом через двадцать лет (!) после того, как по ту сторону океана, на родине Клинтона, практики ничтоже сумняшеся составили документ ("Декларация независимости", 1776 г.) с такими, в частности, строками: "когда длинный ряд злоупотреблений и насилий<...> свидетельствует о коварном замысле вынудить народ смириться с неограниченным деспотизмом, свержение такого правительства и создание новых гарантий безопасности на будущее становится правом и обязанностью народа". Как видим, выбор Канта в качестве морального авторитета в данном случае сомнителен.
Теперь к предмету полемики. Смена приоритетов, то есть выдвижение прав человека на первый план, - не прихоть нынешних западных политиков, которые, отбыв у власти положенный срок, уйдут на покой. Это - явление, имеющее теоретические и культурно-исторические предпосылки. Впрочем, в теоретическом отношении ничего нового здесь нет. Перед нами - элементарное следствие доктрины либерализма. Между тем складываются условия, при которых возможен перевод этой доктрины в практический план. И поэтому можно сказать, что мы присутствуем при историческом сдвиге. Парадигма прав человека, выражаясь словами Маркса, становится практически истинной. Она приходит на смену идее естественного права, сменившей в свое время идею права божественного. А точнее, мы имеем дело с еще одной формулировкой фундаментального принципа, которым ограничивается высшая политическая власть. Бог, Природа, Человек - такова историческая последовательность инстанций, задающих этот принцип. Мы начинаем жить в эпоху Человека.
В традиционных обществах (и в тоталитарных странах) честь, достоинство, профессиональная репутация, частная жизнь человека - все это не считается особенно важным, не является, так сказать, юридически проблематичным. Сегодня с темы личности начинаются все серьезные документы общеправового порядка. Формируется гуманитарная методология как основа законотворчества и применения законов. Идея прав человека становится стержневой идеей современных теорий права.
Меняется представление о государстве. Еще при Канте оно определялось как "объединение множества людей, подчиненных правовым законам". Позже стало понятно, что государство надо отличать от общества или гражданского общества. Постепенно с государством стал ассоциироваться слой людей, выполняющих властные функции в политической сфере. В демократических странах предметом особой заботы общества стала выработка механизмов, обеспечивающих обновление этого слоя и смену жизненных стратегий или программ. При этом образ харизматического лидера сменился образом компетентного администратора, нанятого на конкурсной основе, на время и за определенную плату для выполнения служебных обязанностей.
Эта пара - государство и общество связана с другой парой - закон и право. Об этом написано много вздора романтиками и идеологами. Между тем суть дела вполне ясна. Сама идея права рождается из восприятия живых преданий и обычаев или нравов, то есть стихийно складывающихся нормативных структур. Собственно законы как более развитая форма нормативности суть осмысленные нравы или нравы "в форме всеобщности" (Гегель). Как литература возникает из фольклора или наука из любознательности, сопровождающей обыденную практику, так и законы возникают из нравов. Пока все движется органично, как бы само собой, закон совпадает с правом. Но когда субъективное начало активно вторгается в жизнь и служивые люди государства начинают заниматься законотворчеством, то есть сочинительством законов в кабинетах, тогда появляется возможность расхождения между правом и законом. Тогда законы могут, как говорят, неверно формулировать право. Появляются так называемые неправовые законы. Это неуклюжее выражение имеет оправдание, ибо то, что появляется под видом законов, не всегда выглядит как "разумное определение" духа (Гегель). У теоретика появляется желание отделить право от таких "законов". Неправовой закон по смыслу совпадает с государством, не выполняющим свои обязанности перед обществом. В таком государстве одни пишут законы, а другим предписано их исполнять.
Различение государства и гражданского общества концептуально означало возможность напряжения между государством и частным лицом. И опыт истории показал, что при определенных условиях появляются государства, враждебные обществу и человеку. Лица, которым принадлежит власть в таких государствах, больше всех говорят о неприкосновенности государственного суверенитета, о невмешательстве во внутренние дела. Ибо это - их дела. А дела эти известны. Дела Сталина, Пол Пота и целой вереницы диктаторов. Они не терпят вмешательства в свои дела, потому что все их дело есть вмешательство в дела человека.
Конституция свободного мира была принята в 1948 году под названием "Всеобщая декларация прав человека". К государствам был обращен призыв охранять права человека властью закона, дабы человеку не приходилось "прибегать, в качестве последнего средства, к восстанию против тирании и угнетения". Новизна ситуации в том, что теперь охрану прав человека, где возможно, могут взять на себя международные организации. Это и произошло в Югославии. А в старой лексике, которая и сегодня в ходу, это называется "произвольным вмешательством во внутренние дела государства".
Государству, даже самому правовому и социальному, надо постоянно указывать его место. Если этого не делать, оно неизбежно будет расширять пространство своей власти за счет сферы приватной жизни человека. По-видимому, настало время, когда делать это можно весьма жестко.
Существуют ли нетленные ценности, о которых рассуждает Вячеслав Дашичев, - вопрос сложный. Одно мне, однако, ясно: ни государство, ни его суверенитет к таковым не относятся.
Харьков
