Кошка цапнула за пятку

Поэт творит свой мир и миф. Фото из архива Максима Лаврентьева

У стихов Максима Лаврентьева резкая интонация. Зигзаги рассекают сознание. Поэт не слишком приемлет окружающую явь. В том числе из-за ее равнодушия к поэтическому слову, ко всему тому, что творит собственные миры:

Поторопились – 

вот и опоздали:

торчим здесь у покинутых 

редутов.

Уйдем, покуда в нас 

не опознали

последних романтических 

придурков.

И наплевать, что по большому

 счету

надежнее быть Флакком, 

чем Назоном.

Все сорвалось, все полетело 

к черту.

Уже сырым пахнуло 

черноземом.

Лаврентьев и творит их, эти миры. Прибегает к граненой мощи псалмов и сам становится псалмопевцем. Он перелагает дико цветущую ветхозаветную поэзию новыми, пламенеющими письменами:

Блажен, кто с нечестивцем 

не сидит

и не стоит у честных 

на дороге,

кто не развратник, 

потерявший стыд,

а праведник, радеющий о Боге.

Как дерево у быстротечных

 вод,

он жизнь берет корнями 

от истока.

Спешить не нужно: в срок 

созреет плод,

зеленый лист не упадет 

до срока.

Первая мудрость Давида… Она говорит о многом. В том числе и пустой тусовочности последних времен, когда людей определяют не по качеству сделанного, а по умению вертеться в вихре цветных фантиков. Псалмы идут скорбной густотою, сладость жизни наплывает на желчь. Ветхо-современный рокот звучит, завораживая:

Зачем опять волнуют племена

цари земли, кругом измену сея?

На Бога восстает, не на меня,

в слепые души брошенное семя.

Господь их речью 

вразумит своей:

Недаром он помазан над 

Сионом –

пределами иных земных 

царей

он будет править в мире 

населенном.

Цари, власти, времена – всё мешается в причудливом калейдоскопе. Всё вспыхивает гирляндами строк. Лаврентьев обращен к древним временам, отсюда вот это:

Слов моих не забывай, храни

на скрижали сердца – 

да умножит

Бог твои, мой сын, земные дни,

и в достатке век твой 

будет прожит.

Думай, но не корчи мудреца –

за какое ни возьмешься дело,

только на Небесного Отца

полагайся сразу и всецело.

Притчи Соломона, истолкованные поэтом, окрашиваются неизменяемостью времен. Интонация меняется, поэт включает разные регистры. И действительность удостаивается легкого стиха. Это уже повседневность, это не ветхозаветные глыбы:

Кошка цапнула за пятку.

Я проснулся. Семь утра.

Приучить ее к порядку

мне уже давно пора.

За стеной слышны забавы,

звуки суетных утех.

Всё на свете из-за бабы –

жизнь и смерть, и смех, и грех.

Но все равно космос поэта остается высоким: эстетическая выверенность пропитывает стихи особой красотой, подчиняет себе.

Поэт Максим Лаврентьев творит свой мир и миф, не считаясь с обстоятельствами, ориентируясь лишь на вечную гармонию.