Там сидят упыри

Ариадна нуждается в прикосновении, в телесности, в поддержке, то есть в том, что современная поэзия ей дать заведомо не может. Джон Уильям Уотерхаус. Ариадна. 1898. Частная коллекция

Жиль Делез, анализируя Ницше, вспоминает его интерпретацию истории об Ариадне, которая вывела Тесея из лабиринта. Вывела, жертвуя многим. Ариадна и осел, и верблюд – оба эти животные тащат на себе целый воз жизненных обязательств. Но потом нить Ариадны не имеет цены, любовь пропадает. Тесей уже не ее герой, он меркнет перед величием Диониса-быка. «Я твой лабиринт», – говорит Дионис. И у них начинается любовь, которая глубже и сильней страсти Ариадны к Тесею.

Этот рассказ легко проецируется на реальность и на литературу. Мы встречаем немало биографий, рифмующихся с судьбой Ариадны. Взять, например, блаженную Ксению Петербуржскую. У нее был муж, и она везла на себе повозку повседневных забот, как тот самый верблюд или лошадь. И она была для мужа путеводной нитью, что ведет человека по жизни. Это судьба многих женщин – быть нитью и везти на себе то, что надо везти. Но вот муж (петербургский Тесей) умирает. И Ксения остается одна, в онтологической пустоте, утратив смысл своего бытия. Однако ей является Бог и становится ее лабиринтом. Ксения-Ариадна делает странные вещи: носит мужское платье, говорит непонятные слова, юродствует. Но на самом деле она идет по лабиринту со своим новым Супругом и слушает только Его советы.

Похожую историю можно рассказать, опираясь на жизнеописание святого Луки (Войно-Ясенецкого), правда, с одним значительным отклонением: прежде чем попасть в лабиринт с Богом, Лука долго ходил по лабиринту с Тесеем и играл роль то Ариадны, то самого греческого героя. В те моменты, когда он был с женой, заботился о семье, работал в земских больницах, Лука скорее всего был ведомым, Тесеем: жена просила, умоляла, и он уступал. Но иногда будущий святой действовал ей наперекор – уезжал надолго в Москву ради ученых занятий, принял судьбоносное решение увезти больную супругу в Ташкент. Лука-Ариадна любил, но по мере движения по лабиринту он иногда видел Диониса-быка. Дионис-бык стучался в его сердце. Иначе чем объяснить хотя бы то обстоятельство, что земский врач бесплатно лечил в Переславле-Залесском монахинь, будучи обремененным многими обязательствами?

В жизни нередко мы видим, что жена-Ариадна встречает Диониса еще тогда, когда идет одним путем с Тесеем. Тесей перестает быть ее героем. Конечно, она разрешает ему быть рядом с собой, если он хочет, но уже идет своей дорогой. Так поступали верующие ранней Церкви: не бросали своих языческих жен и мужей, но, если те сильно не выступали, дозволяли им остаться рядом. Это один сюжет. Другой – это ситуация, где Ариадна продолжает быть привязанной к Тесею. И возникают как бы два лабиринта. Один – это линия судьбы, где нужно многое устроить, о многом позаботиться. Лошадка несет свою поклажу и любит суженого. А Бог – иногда – открывает другой лабиринт или, лучше сказать, новый ракурс. И путь обретает не только свою направленность, но и амплитуду. Любовь небесная и любовь земная то входят в некое средостение, то расходятся. Аффекты, ставшие символами, выстраивают линию судьбы, определяют состояние человека. То состояние захваченности силой бытия, которая трансформирует сущее, преображает его.

Посмотрим теперь на поэзию, то есть на фантазийную реальность. Стихи, которые сами в каком-то смысле символы, определенно имеют связь с тем, что кричит, гибнет и борется в действительности. Рассматривая их под этим углом, мы можем увидеть и путеводную нить Ариадны, и ее муки в совместной жизни с Тесеем, и встречу или не встречу с Дионисом. Любовь Ариадны и Тесея не обязательно предполагает долгую совместную жизнь. Первую любовь тоже можно считать таким событием, но только в том случае, если за ней начинается лабиринт Диониса. В этом смысле показательно творчество Елены Игнатовой. Ее текст «Памяти друга» говорит о потере любимого человека. А затем на протяжении многих лет мы видим стихи, отражающие движение по лабиринту, где всегда присутствует вертикаль. Игнатова пишет о храмах и монастырях, о святых угодниках и исторических деятелях, о церковных праздниках и духоносных встречах. Поэтесса становится «специалистом» по ангелам. Она их наблюдает:

Хлебный ангел, ангел снежный,

ангел, занятый косьбой, –

все три ангела, три ангела

кружатся над тобой.

Опускаются, хлопочут, целый

день снуют вокруг,

только крылья разноцветные

раскрыты на ветру.

Игнатова двигается в тесноте обстоя тельств советского времени, но не проваливается в повседневность, находится на дистанции. Ей хочется «влететь в Петербург иностранкой». И город на Неве у нее предстает как:

Диковинный,

варварски-чуждый

литой православный кулич.

Такой вот лабиринт. Но Бог ведет ее. И приводит к концу жизни в Святую землю: «Иерусалим, я шепчу, Иерушалаим».

В лабиринте, как показывает практика, можно остаться совершенно одному – без Ариадны и без Диониса. Кругом только стены, за которыми другие люди, бредущие в своих тенетах. Андрей Цуканов фиксирует эту картину:

Опять стою

Перед стеной

И вижу много стен кругом

Это какой-то дурдом

Они разноцветные

и переливаются

И перегораживают

Все вокруг себя

И сами себя

И меня

И людей вокруг

Каждый имеет цель

Выйти за стену

А там другая стена.

Герой не знает, что делать, но в какой-то момент понимает, что нужно двигаться не горизонтально, а вертикально, совершить экзистенциальное действо:

И появляется

Другая цель

Прыгнуть вверх

И воспарить

Над всеми стенами

Автор, правда, не задается вопросом – как можно так прыгнуть без помощи Диониса? Или под таким прыжком подразумевается смерть? Но кто сказал, что после смерти мы вырвемся из лабиринта?

В похожей ситуации неопределенности оказывается и героиня стихотворения Натальи Черных «Рот-фронт»:

как будто на выходе из жизни

так просто:

вот супермаркет, вот жизнь…

Поэтесса описывает ситуацию «ледяного ветра одиночества», то есть положение падшего Адама, ведь отделенность, оторванность от полноты знакома всем людям: первородный грех – не сказки Библии, а реальность. Да, во время хождения по супермаркету-лабиринту она еще вспоминает о Боге – цитата из Писания «виноградник холмов Изреельских» постоянно возникает в тексте. Но непосредственного водительства нет. Человек в чистом поле один. Ему выпала судьба пройти свой путь в одиночку. Может быть, в конце пути появится Он и скажет утомленному путнику: «Я был рядом, когда ты тосковала и плакала о больной маме». Но пока в этом холоде повседневности Его не видно, и героине приходится тащить свой воз, быть Ариадной: «Видишь, на той стороне – там телега. / Лошадь беснуется. В фуре товар привезли. Но товара-то нет. / Там сидят упыри – дети из контекста, / они пишут стихи, а винил убежал, / они пишут стихи, // у них больше и нет ничего». Ариадна не с ними: «Нет, мне не туда».

Современный лабиринт сильно отличается от того, что существовал в доцифровую эпоху. Он стал лабиринтом лабиринта, некой условностью, в которую, однако, мы погружены не только мыслью, но и телом. Бог как метафизическая данность, как та реальность, которая диктует нам правила поведения, пропал. Его можно обрести только в движении, в потоке воды живой. А где взять эту воду – вопрос. Если все симулякр, то кто поведет меня по лабиринту? Как я найду Другого, если я сам для себя стал проблемой, меня почти что нет? Тема соотнесенности образца с копией, реального с виртуальным приходит к нам со стороны религии. Опыт существования – в метафизическом смысле – имеют из поэтов немногие. Он присутствует, к примеру, в стихах Сергея Круглова, который дает нам план имманентности:

ты сказала: «небо – это река

посреди реки большой белый

камень

на камне небесные жители

стоят и читают имена

небо течет

от камня расходятся волны

разносят белые записки

с именами

вон то облако – видишь? –

совсем как

пожилой слесарь

а вон то как молоденькая

машинистка наркомата

а вон то как добрый

дворник-татарин

а вон то как многодетная

домохозяйка

а вон та группа – как старичок

архиерей с келейниками»

Память как то, что удерживает путеводную нить, вещь важная. Может быть, вся современная тема ГУЛАГа сводится к проблеме ее сохранения. Но современная Ариадна, которая встретилась с Дионисом, все-таки печется не об этом. Ей нужно двигаться в лабиринте, преодолевая туман теологических конструкций и стертых слов, преодолевая архаику. При этом она нуждается в прикосновении, в телесности, в поддержке, то есть в том, что современная поэзия ей дать заведомо не может. Да, современные стихи могут отослать к неким абстракциям: любовь, добро, справедливость. Да, они могут указать на некие артефакты – добрые дела, обитель милосердия, классическая гимназия. Но кардинально ничего изменить не в состоянии – ни внутреннюю конструкцию человека, ни направление его взгляда: у современника становление произошло значительно раньше, под влиянием других текстов и в силу вполне конкретных обстоятельств. И стих умаляется до пустоты.