Что алгебра с гармонией, мой друг?

* * *

И умер я, и вышел в рай.

Неплохо здесь – пейзаж

нормальный:

Сиди и рифму подбирай,

И ощущай оргазм ментальный.

Читателей не видно тут,

Но и при жизни кто их видел?

Шлю в ад стихов своих

фастфуд,

Чтоб ад меня возненавидел.

Мне спецработник говорит:

«В аду сидит поэт Иосиф

И строчку к строчке

мастерит,

На плечи палантин набросив.

Кипит тягучая смола,

Ему, должно быть,

не до строчек,

Но утверждает Каббала:

Тиккун идет без заморочек.

Ну а в раю – к чему стихи,

Когда замолены грехи?»

* * *

Что алгебра с гармонией,

мой друг,

без диссонанса вечного

молчанья?

Ты говоришь: нет правды

на земле,

и Моцарт недостоин

сам себя.

Пожалуй, так. Быть может...

 Но зачем

об этом думать, если сам

ты гений?

А даже если нет – пустое

дело.

Что время тратить?

Много ли осталось?

Уйдут друзья, и молодость,

 радость,

уйдут любовь, богатство,

 честь и слава,

уйдут цари, строители,

поэты,

властитель

дум и потребитель дум,

и Моцарта волшебной

флейты звук –

уйдет и он.

Но он уйдет последним.

* * *

Внезапно он проснулся

и вскочил.

Ходили стены ходуном.

Неведомая сила

швыряла вещи на пол

и стекло со звоном била.

Бортовая качка,

словно в океане,

сшибала с ног,

и, не успев одеться,

он бросился на улицу.

Каменья

летели вниз, крутясь,

с соседской крыши,

собаки выли, а земля стонала.

Бежал он прочь, за голову

схватившись,

как будто бы куда-то,

в самом деле,

возможно убежать

от Божьей кары.

* * *

Весь день был вечер.

Сумрачный, тоскливый.

Весь день лил дождь,

переходящий в снег.

Весь день перед окном

качалась ива –

согбенная, дрожащая.

Навек,

казалось, будет это состоянье

предзимья.

И не солнце, не заря,

а грязный луч хромого фонаря

светил мне в окна.

А на расстоянье

каких-то двадцати пяти

минут

кружения по городу сырому

есть дом,

но в доме том меня

не ждут –

там жизнь течет неспешно,

по-другому.

Как бесконечен этот хмурый

день,

где черное рифмуется лишь

с серым,

где одиночеством пропахла

даже тень,

в безмолвии скользящая

по стенам.

Моя кишиневская родословная

Как часто мы меняем страны,

Не покидая отчий дом.

Звучит необычайно странно,

И даже верится с трудом.

Прадедушка Давид

Журбинский

Приехал в город Кишинев,

Что был в империи Российской

Одним из южных городов.

Отец в Румынском

королевстве,

Но в Кишиневе, был рожден.

А от империи в наследство

Был русским словом наделен.

Да я и сам был кишиневец,

Хоть проживал в СССР.

Как пионер и комсомолец

Звал всех «товарищ»,

а не «сэр».

Уехал, прихватив подкову,

Два лея выбросил в фонтан.

В воспоминаниях – туман,

А в нем – Республика Молдова.

* * *

Ничего никому никогда

не докажешь.

И не надо. Расслабься. Забудь.

Чертыхнись, улыбнись –

в каждом случае даже

Не согласие важно, а суть.

И пускай дважды два – это

только четыре,

А не так, как у них –

тридцать три,

Здравый смысл не тяни

бурлаком на буксире –

Лучше кофе себе завари.

Фрейдистское

Когда весь мир уже

в прострации,

Не до поправок

в проституции.

Не принимайте резолюции

О низости монетизации.

Но все ошибки эволюции,

Вирусологии мутации

И прочие контрреволюции

Нам не заменят

сублимации.

Дедлайн

Дедлайн – не цифры

на банкноте,

Не воздыханья о трудах,

Но привкус рифмы

на губах

И озарение в цейтноте.