Бакенбарды и шляпа

Взбудоражен Везувий на картине Брюллова. Карл Брюллов. Последний день Помпеи. 1833. Русский музей

Степная песня

За оврагом бурьян и репей,

Вдоль дороги трава повилика,

Где ты, друг прикаспийских степей,

Современный потомок

калмыка?

Где когда-то удачливый рок

Пощадило суровое время,

Там, сошедшее с пушкинских

строк,

Небольшое калмыцкое племя.

Где-то там, между Волгой

внизу

И горячей тропой

Ставрополья

Есть глядящее ввысь в бирюзу

Испокон голубое приволье.

Где-то там, между

пушкинских лет

И нелегкой судьбой

современной

Протянулся нетронутый след

Поэтической строчки

нетленной.

Где-то там, между

дальней горой

И высотной стезею Зенита

Все течет поднебесной порой

Вековечная слава пиита.

Ссылка

Бакенбарды и шляпа,

И кленовая трость

В блеске южного трапа,

Там, где Пушкин как гость.

Полдень, жаркий не очень,

Яркость палуб и трюм

Видят отдых от ночи

Дерзновения дум.

И сама эта шалость –

След одесской земли.

Ах, как ныне писалось,

Пред приходом Али.

Где он, мавр африканский?

Вон, в той рубке, вверху,

В ком свобода и пьянство,

Как на вольном духу.

Пламень в сотни каратов,

Сердцу дальний простор.

Здесь, на шхуне пиратов,

Угасает надзор.

Петербурга утрата,

Ссылки горестный груз.

Дай же руку пирату,

Опаленный союз!

* * *

Мои – Рахманинов и Лист,

Не мой, пожалуй, Шостакович,

Но путь его всегда горист,

И в нем свои печаль и горечь.

И – понимание веков,

И не России, а планеты,

Глубинный пласт его таков,

И в нем концерты и сонеты.

И я от древности иду,

Где боль, и горечь, и печали,

Но и понять его беду

Не смог в неведомом начале.

Всю жизнь иду и не дорос,

Хотя одна у нас планета.

К таким гигантам есть вопрос

И нет глобального ответа.

День последней тревоги

Снова в красках безумья,

Под слоями покрова

Взбудоражен Везувий

На картине Брюллова.

И безумствуют боги.

И взрывают Везувий

День последней тревоги,

Тишь душевных раздумий.

Вот увидел такое,

И глубинно раскован

Светлый пласт непокоя

На душе Третьякова.

И Брюллов как художник

Снова в долгой печали,

И пронзают до дрожи

Италийские дали.

И хоть в ближнем соборе

Все тревоги отпели,

Но мерещится в горе

Тень погибшей Помпеи.

Что там с ними случилось

В бунте лавы и пыли,

Коль тревожит немилость

Современные были.

* * *

Скудеют шахматные матчи

На том Олимпе мировом,

В них стало многое иначе,

Не так, как виделось в былом.

Как лица эти измельчали,

А были целые миры,

Ушли, заметные в начале,

Следы исчезнувшей поры.

В минувшем – целые эпохи,

А в настоящем – лишь года,

И до сих пор живет Алехин,

Страна Ботвинником горда.

Таких и время не отринет,

Не сменит новый идеал.

В Колонный зал

входил Ботвинник,

И зал от гордости вставал.

Блистали имя и команда

Во славе канувших времен,

А кто-то помнит

про Ананда,

И кто сегодня чемпион?

Уходят школы и системы

На межпланетной высоте.

И как мы видимся, и где мы

В кричащей в мире пустоте?

Та грандиозная пора

От той Сибири, что объехал,

И той Европы, где живу,

Давно легла крутая веха,

Промчались годы на плаву.

Вот им сегодня полстолетья,

А сколько взято для пера,

И все живет во мне, поэте,

Та грандиозная пора.

В ней все событья вдохновенны,

И под пером высокий ток

От верхней Оби и до Лены,

От Зауралья на восток.