Невольная молитва

Может ли голос человека быть драгоценным сам по себе?

Едва ли не первое ощущение от стихов Юрия Левитанского – сквозь «интеллигентную» оболочку вдруг прорывает древняя энергия заговора, архаическое искусство забарматывания ран, исцеления. Шаманство целителя и проводника. Поэтический голос исходит от непререкаемого наставника, чей авторитет – вне сомнения, хотя он твердит свое совсем тихо, словно нашептывая из глубины сна:

Всего и надо, что вчитаться, – Боже мой,

Всего и дела, что помедлить над строкою –

Не пролистнуть

нетерпеливою рукою,

А задержаться, прочитать

и перечесть

Льдины замерзающего мира поэт раздвигает, словно багром, силой личной обращенности к собеседнику, настойчивым взыванием от «ты» к «я». Не стихает неведомо откуда идущий гул утешения. Даже в полной заброшенности и тоске говорящий обживает пространство речи для того, кто оставил его в пустыне:

Дитя мое, моя мука,

мое спасенье,

мой вымысел, наважденье,

фата-моргана,

синичка в бездонном небе моей пустыни,

молю тебя, как о милости, – возвратись!

Особая, удлиненная, как бы удвоенная строка Левитанского во многих его стихах возвращает читателя в эту пустыню – ради того, чтобы потом вывести из нее. Напоминает и обломки корабля, потерявшиеся в безбрежности моря. Но реальный масштаб и динамика стихов Левитанского – не море, а упорство речного потока, вынужденного торить себе русло по нехоженой земле. Нитка реки по-своему бесконечна. Ее поэт и наматывает на руку, чтобы забросить, словно леску, как можно дальше. Уход на речную глубину, а потом возвратное движение на поверхность – ритмическая и действенная основа многих стихов Левитанского. Придает самому поэту неожиданное сходство с поплавком, полностью зависимым от появления рыбы – и рывка невидимой руки.

В стихотворенье –

Как в воду,

Как в реку,

Как в море,

Надоевшие рифмы

Как острые рифы,

Минуя,

На волнах одного только

ритма

Плавно качаюсь

Поэт, погруженный в речь и ведомый ее внутренними течениями, сам – без лодочки стихотворных «канонов» – добирается до первоисточника ритма. Это одно из свидетельств бессознательно-библейских корней голоса Левитанского, подсказывающее смысловой ряд: река – купель – крещение – духовное рождение. Но откуда приходят библейские темы и смыслы к человеку неверующему – по крайней мере осознанно? И почему-то знающему, что слово не родится без отклика.

Благая весть проникает в мир через речь, общение. Рай Левитанского – это разговор, ничего не знающий о времени. Райское состояние – когда понимание предшествует мысли и слову. Оно изначально. Разговор пребудет с «нами» и «вами» и вопреки переменам свяжет разделенные эпохи. Ад для поэта – разлученность без надежды. Каждый – сам по себе, никто никого не слышит. Его весть – о голосе, который не стихнет, несмотря на время и расстояние. У Левитанского почти нет строк, рожденных вне собеседования, не обращенных к кому-то персонально.

Ах, друзья мои,

как замечательно было б…

Но глубинный ритм стиха отрицает обыденную речь, шелест невзрачной, непритязательной болтовни. Через ритм происходит выход к космосу, в большое вселенское Время:

Мы и сами –

круженье космической пыли,

мы малые ритмы Вселенной.

Все планеты и звезды,

трава и цветы,

и пульсация крови,

искусство,

политика,

страсть –

только ритмы,

одни только ритмы.

Такова и поэзия, кстати, –

ее стержень, и ось, и основа –

напряжение ритма,

движение речи,

пульсация слова.

Вы, возможно, заметили,

как я легко

обхожусь временами

без рифмы,

но без ритма –

о нет, извините,

без ритма всему наступает конец,

это смерть,

ибо только она

существует вне ритма,

и не оттого ли

мы над ней водружаем

свои сокровенные ритмы –

величавые ритмы прощальной молитвы,

колокольного звона

тяжелые мерные ритмы,

звуки траурных маршей,

написанных

в ритме рыданья

Строка создает будущее, голос длит его. Малый ритм стиха резонирует с большим ритмом исторического, а в перспективе – и космического – разговора:

И снова будет дождь бродить по саду,

и будет пахнуть сад светло

и влажно.

А будет это с нами иль

не с нами –

по существу, не так уж это важно

Это история становления голоса в пустоте. Нащупывание права на голос – когда он ничем не поддержан, кроме стремления души. Начиная с 1970-х, Левитанский почти не вспоминает в стихах большую историю. Один из его экспериментов – говорить лишь «от себя», изнутри, без опоры на внешнее. Прямым текстом. Как на духу:

В наше время

демонстраций,

манифестаций,

всевозможных шествий

вижу себя

в одной из колонн

с транспарантом,

на котором начертано

самое мое любимое,

заповедное,

сокровенное,

от которого

дух у меня захватывает –

нет, не названье,

нечто гораздо большее,

чем названье

(жизни? судьбы? пути?),

возглас отчаянья,

крик о помощи,

мольба о помилованье –

это я,

это я, Господи,

Господи,

это я!

Левитанскому удалось через обыденную речь пробиться к первоисточнику молитвы – персональной и первозданной, спонтанно родившейся из глубины, как раскрытие внутреннего голоса. Но в большинстве его стихов молитва адресована не Всевышнему, а неведомым людям – когда бы они ни жили. Поэтому она естественным образом преображается в мантру, с помощью которой человек гармонизирует собственную глубину. В силах каждого – чтобы внутренняя речь не оборвалась в пустоте и хотя бы издалека была кем-то услышана и подхвачена.