Катарсис на убой

Сползая в белый шум

Ничто не могущий зачать

Безумный графоман

Все шепчет – «Не могу

молчать!»

И плещет яд в стакан.

Пока ты панцирем не врос

В землицу, в гроба твердь,

Ты возвеличивать невроз

Всегда спешишь успеть.

Ты полагаешься на чувств

Избыточный предел

И кол об русских

Заратустр

Ты обтесав, посмел

Стать их идейным королем,

Их ницшеанской тьмой,

Их патетическим нулем,

Их жаждой вековой.

Ты, впаянный в родную речь

Свастический узор

Не смог ни выткать,

ни разжечь,

Мордорский Мальдорор.

Не памятник нерукотво

И не властитель дум,

Ты ткешь ничто из ничего,

Сползая в белый шум.

Камень

Кто первый бросит в меня

камень,

Увидит тот, что сам я –

камень.

Кто – мою рукопись в камин,

Увидит – сам я тот камин.

А.В. и немного Пушкина о текущем моменте

Вот автохтон. Его планида –

Не между «Быть или не быть»,

Не мог либидо от КОВИДа,

Как мы не бились, отличить.

Зато читал Адама Смита

И был глубокой эконом,

То есть умел судить о том,

Как государство богатеет,

И чем живет, и почему

Не нужно золота ему.

Притом не только

либертарий

Таков, таков и пролетарий.

И в общем-то, без дураков,

Почти что каждый здесь

таков.

Граница меж «не быть» и «быть»

Вот то, что говорили –

жалость

По прошлому наступит

вдруг,

Как будто в дежавю Державин,

Ты вступишь в свой сансарный

круг.

Несовместимы зло и детство?

Младенчество же и добро?

Нет? Бытие есть все –

злодейство,

Все – совместимость. И порой

Найдя гармонию в хаосе,

В зловещих липких миражах,

Я думаю, что нас

не спросит

Старик Держа, Идущих...

Он так в дрожанье,

в пораженье,

Нас в ад сходя благословил,

Чтоб было равенство

в паденье,

Чтоб во страданье привкус

был.

А если бы в иной державе

Мы волей рока родились?

Ровней головки бы держали?

И власти точно б

не сдались?

И это как удар по почкам,

Такой катарсис на убой,

Что, в сущности, не кровь

и почва

Нас точно делают собой.

Не прошлое, не подсознанье,

Не мать и даже не отец,

А просто противостоянье,

Отдельность, сущностный

конец.

То отрицанье отрицанья,

Где в лицах лиц

не отличить,

Где мы – субъектное

мерцанье,

Граница меж «Не быть»

и «Быть».

Новая этика

Некий цветик-семицветик

Убегал из старых этик.

Я взяла этот цветок

И сказала ему: «Стоп!

Будь ни добр, ни жесток,

Теплохладен, как-то так,

Не растенье, не зверек,

Не мудрец и не дурак.

И когда придет твой срок,

Не гляди ты с сожаленьем

На следы своих же лап».

Мне ответил этот

цветик,

Этот цветик-семицветик:

«Я же не шестидесятник,

Чтоб ходить с моралью

стадной.

Я же хипстер, я же зумер,

Что ж ты хочешь,

чтоб я умер?

Мне душа не разрешает,

Ибо рыночек решает».

«Мне приятен твой

ответ,

Ты прекрасен, спору нет.

Ты хитер, но доктор

Лектор –

Похитрей политкорректор.

Во дворе растет трава,

Только это не права.

А в лесу без всякой славы,

За зеленою дубравой,

Есть моральный и святой.

Но без славы – кто такой?

Врали, врали, врали, врали

Нам адепты той морали.

Это мировой секретик –

Неизменность старых

этик

За фасадом новых правил,

Где творится ерунда,

Но себя бы не заставил

Я меняться никогда».