Я танцую по воде

Между Европой и Азией. Фото Владимира Захарина

Чтоб из чумной Москвы

уехать на Урал,

Мне стоило в империи

родиться...

Имя этого города со всеми его аллюзиями и легло в основу книги Юрия Крылова. И Златоуст здесь не только географическая точка на карте, это духовная основа книги, можно сказать – творческая родина автора.

Мне выпало родиться

на границе

Среди застывших

Братьев и сестер.

Не очень большая по объему книга с пунктуальной и несколько ироничной серьезностью разбита на главы – как бы подчеркивая слитное звучание вошедших в нее и стихов, и прозы, и переводов. Пристрастных, с отчетливым авторским тавром переводчика. И забавно-гротескных апокрифов из жизни отечественных классиков, и не менее гротескной, исполненной причудливых фантазмов «Якутской повести».

В предисловии к «Златоусту» Анатолий Найман пишет о необъяснимой природе поэзии, о ее неуловимой, но отчетливо явственной сути. И в связи с этим пытается выявить поэтику Юрия Крылова, которая «...возникает из наложения одной на другую двух природ образности: заимствованной у реальности и галлюнативной». Подобное предположение имеет основания, многие стихи книги кажутся визионерскими видениями, галлюцинациями, пересказом сновидений.

А дом наш каплями

стекал и был как птица.

Столицей неба и земли.

Где только зимы.

Где афродемоны

и русосерафимы

сидели, каждый на своей

пехотной мине.

Их бирюзовые глаза горели

синим.

Они не знали красоты

и прочей меры.

И то, над чем носился дух,

дышало серой.

И золотые буквы проступали

на кружевной от кружева

печали.

Юрий Крылов. ЗЛАТОУСТ (Некоторые тексты).– М.: Русский Гулливер, 2023. – 106 с.

К слову сказать, порой подобные напластования с трудом поддаются расшифровке. Словно автор запер перед читателем дверь. И не то чтобы он не дал к этой двери ключа – наоборот, он лукаво предложил множество ключей, попробуй, мол, найди тот, который подходит. В подобной ситуации скрыта явная полемическая составляющая, возможно, бессознательно возникшая у поэта. И суть ее в извечном противостоянии алгебры и гармонии. Поэт, несомненно, на стороне гармонии. Поэтическое высказывание – неразложимое целое, оно суггестивно и непредсказуемо в своей логике, и надо принять его как заклинание, молитву, обрядовое песнопение, которое своим ритмом, тонкими вибрациями и создает поэтическую ткань. А для этого совсем не обязательна, даже противопоказана поэтическая гладкопись, опрятная версификационная техника.

От глаз к плечам

я не вожу рукою.

Мой аналой как будто бы везде.

Я не в тебе. Я точно не с тобою.

Я дервиш, я танцую по воде.

И при таком подходе «неожиданные сбои ритма, произвольное смешение стихотворных размеров, смелое синкопирование», по замечанию автора послесловия (как видим, в книге все всерьез, она снабжена не только предисловием, но и послесловием) Владимира Лидского, становятся органичной составляющей поэтики Юрия Крылова. Он, родившийся, по его словам, «на границе», на уральском разломе-разделе материка на Европу и Азию, на ней и остается. На границе реальности и сновидения, точного слова и шаманского бормотания, суровой прозы и игры воображения, на границе миров...

Так что эти «изъяны» суть достоинства стихов. Кроме всего прочего, они прямо указывают на озорное, игровое начало этой поэтики. Говоря проще, эти стихи интересно читать, следить за их аллюзиями, радоваться эху стихов других поэтов, от классиков до современников, вглядываться в словесные парадоксы и сознательные нарушения неких канонов, перенастройку оптики в одном и том же стихотворении. А что может быть лучше для стихов?

И особенно отчетливо это игровое начало явлено в прозе (назовем это так) сборника. «Федор Михайлович с Некрасовым на пару метали кости. Проигрывался в дым Достоевский». Разумеется, совершенно абсурдная ситуация, заставляющая вспомнить Наталью Доброхотову-Майкову и Владимира Пятницкого, их знаменитое подражание Хармсу: «Однажды Пушкин стрелялся с Гоголем...»

Но сквозь этот гротеск просвечивает и непреложная реальность – оба писателя, Некрасов и Достоевский, были азартными игроками, и ситуация, если вдуматься, не столь и абсурдна. Опять игра, некое скоморошество, дурашливость, но с двойным, а то и с тройным дном. Все это справедливо и для других апокрифов автора.

Сложнее дело обстоит с переводами. Юрий Крылов – активный и ответственный переводчик. И уж он-то знает, что главное – донести дух переводимого стихотворения, передать дыхание его автора, при этом устраниться самому, подчинить себя чужому голосу. Думается, что переводы, вошедшие в книгу, несколько отступают от этих принципов. Возможно, это мое субъективное восприятие, но в них отчетливо слышится голос переводчика. А вернее, голос поэта Юрия Крылова. Вот начало перевода из Акимицу Танака (экие экзотические авторы, однако):

Заикавшийся

покажется надменным.

А между тем конвульсии

Его гортань сжимают так,

что каменеет слюна...

Разве это не о самом переводчике идет речь? Вернее, об избранных им для себя поэтических законах. О конвульсиях, спазмах, физиологии рождения слова, заикании как принципе, сломе поэтического канона. Переводчик выбирает для перевода то, что ему близко, с чем он чувствует, по словам Гёте, «избирательное сродство». В отборе переводов для этой книги автор, по-моему, совершенно сознательно выбрал стихи с «двухголосием» – голос поэта и голос поэта-переводчика. И это абсолютно органическое включение в структуру сборника.

«Златоуст» – дебют Юрия Крылова. Что, конечно, несколько странно для сложившегося и признанного поэта, чей голос давно звучит в современной поэзии. Но дебют так дебют! Остается только ждать столь же мощного и весомого продолжения.