Тихо тебя окликну…

Вместе мы прочь улетим…  Фото Алексея Щипкова

Вступление – три стихотворения, три эпиграфа – о жизни «во времени ином» – и в том, о котором говорится без обиняков: «Обманутой в такие времена / не стыдно быть». «Плюнь, разотри. Сокроемся в пустыне!» – бросает самой себе и спутнику поэтесса. Она обращается к читателю всепонимающему – к поэту, соратнику, сочувствователю, готовому и к себе обратить нериторический вопрос:

Не совестно, что я безумно

жить

хочу бесценных дней моих

остаток?

И повторить, соглашаясь, как надеется их прожить:

Не уповать, не спорить,

не сорить

и на челе безоблачном носить

достоинства бесспорный

отпечаток.

Вопрос отсылает к Блоку, «безумно» рвавшемуся к недостижимому: «Все сущее – увековечить» и «Несбывшееся воплотить…»

Ответ – к Владимиру Соколову, спрашивавшему: «Что такое поэзия?» – чтобы ответить:

Что вы!

Разве можно о том говорить.

Это – палец к губам.

И ни слова.

Не маячить, не льстить,

не сорить.

Наталья Аришина не покушается на «все сущее», она говорит о достоинстве в «немилосердные лета».

Поэтесса с горечью писала в дневнике об итогах: «Жизнь, конечно, течет, не сговариваясь со мной. Но я не такая уж неуправляемая щепка, несущаяся по течению. Что-то из своей жизни удалось соорудить. Кажется, что еще немного – и получится нечто цельное…»

Получилось. Две первые части книги – стихотворные, две последующие – проза (в таком объеме впервые). И если в стихах, как и должно быть, есть недосказанность, то в прозе, неотрывной от стихов, и не только сюжетами, пейзажами, настроениями, осталась необходимая недоговоренность. Поэзия, как и жизнь, не ставит окончательных точек, не опускается до объяснений. Сопереживайте, толкуйте, следуйте за автором, доверяйтесь ему. Он жил в дальнем и близком соседстве, проходил теми же улицами, пытался заткнуть уши от тех же страшных новостей.

Биография Аришиной развернулась от моря до моря и, как ее стихи, да и проза, окликала обжитые пространства и дорогие углы. Топонимика ее от дербентского и кенигсбергского детства до владивостокской бухты и шикотанских скал и островков, от высоких и пологих черноморских берегов до исхоженных московских переулков всегда участвует в ее пережитом, обдуманном, воспетом.

«Облезлый бывший театр «Секретарёвка»… на сцену которого выходил сам Станиславский» и доска забытому лауреату Сталинской премии на доме, где живет поэтическая чета, рифмуются в воспоминаниях не только с бабкиным театральным биноклем, из которого она разглядывала в детстве горную крепость, или с Театром на Таганке, откуда эффектно подвез ее однажды Высоцкий, но и с тем театриком, чьи театральные были «даже деревья забыли». Остатки его в неслучайном соседстве с дряхлыми пенатами в Нижнем Кисловском переулке на этаже, откуда, говорит она поэту, «вместе мы прочь улетим», соглашаясь улететь с голубем, топчущимся на карнизе, и с осенней тучей.

Все в ее прозе, как и в стихах, перекликается и рифмуется, рифмуясь в судьбе. Судьба срифмовала их имена: Наталья и Илья. Некогда выходила их общая книга – «Сговор слов» (2008): лирика диалога. Прозвучали два значимых голоса, разных не только потому, что один мужской, другой женский. Может быть, с десятилетиями в «составе» их лирики кое-что изменилось от вслушивания друг в друга. Но голоса остались неповторимыми. Они окликают друг друга.

Наталья Аришина. Немилосердные лета: Стихи, проза, дневниковые записи.– М.: Время, 2023. – 442 с.

Когда я прочел ее дневниковую запись о Фаликове: «И как я существую рядом с таким значительным поэтом?..» – а возможно, от нее услышал давным-давно, то не мог не вспомнить о другой лирической чете – Владимире Британишском и Наталье Астафьевой. Вспомнил не один раз слышанное от Владимира Львовича: «Ну что я, вот Наташа – поэт!».

Это не самоуничижение и даже не благородство, это любовь…

Наталья Аришина записала отзыв о своих стихах Олега Чухонцева: «Сказал, что у меня лиризм проскваживает даже сюжетные стихи. Меня признал акварелисткой (Ф. пишет маслом)». Видимо, согласившись. Верно, если говорить общо, метафорически. Но и акварельная техника многообразна. Акварель может быть графикой, а может и живописью. Требует виртуозности и твердости руки. Высокого мастерства, самоограничения, уверенного вкуса. Все это присутствует в ее лирике. Неповторимого тембра голос звучит сдержанно и пронзительно, точность высказывания и предметность, картинность без описательности, яркий мазок, порывистый жест, найденное слово. Вот четверостишие из тетради, вроде бы из недописанного стихотворения, но не требующее ни вступления, ни продолжения, самоценное в каждой строке, говорящее больше, чем сказано словами:

Мы много чего миновали,

Прости, что живу не в аду

И красное мясо кефали

Швыряю на сковороду.

Ее последняя стихотворная тетрадь – продолжение предыдущей, – не повторяющиеся, но знакомые и обжитые углы и пейзажи, слившиеся с пережитым, с утратами и предчувствиями. Но, очевидно, главное в этих стихах – тревожный звук, скрываемое от самой себя, но прорывающееся. В обращение к памяти подруги:

От часовни дойду до пролома.

Далеко добралась ты до дома.

Без тебя наступает зима.

Ты туда заспешила сама.

Оглянусь: в образцовом порядке

в голом поле могилки –

как грядки.

Или в разговоре со всегдашним собеседником в стихотворении, давшем название книге: «Тихо тебя окликну. Ты промолчишь в ответ, / сколько б ни миновало немилосердных лет».

В тетрадь вошел цикл верлибров. Для Аришиной это выход за пределы поэтики регулярного стиха, в сторону большей свободы, искание новой подлинности и непреднамеренности сказанного, хотя и в них узнаваемая живая интонация. К нерифмованному стиху она обращалась и раньше. Но и в этой книге ее стихи разнообразны по строфике, метру, ее лексика не чурается ни высокого, ни обиходного слова, ни сленга, держась на единстве интонации, поэтической точности. Она не переговаривает, не повторяется, ее высказывания лапидарны, слух чуток. Она и в жизни удивляла умением давать имена и клички, охватывать живым, казалось бы, походя брошенным словом, характеры и сущности.

В прозе Натальи Аришиной те же достоинства: в воспоминаниях нет ни самолюбования, ни манерности, достоинство и сдержанность, а в повести многообразие невыдуманных живописных подробностей, очерки характеров, диктующих сюжетные повороты. Взгляд нескрываемо женский, связывающий наряд и внешность с тем, что утаивается, цепко замечающий неявное, не оскорбляющий своих героев сентиментальностью. Повесть «Восьмислойные облака» о любви и судьбе, о катастрофической неслучайности происходящего с ее персонажами. О женских прежде всего судьбах. Действие развивается не в романтических декорациях, а в застраивающихся Люберцах, в московских узнаваемых переулках, в бараке у шикотанских сопок и гранитов с окнами на море и скалы, на кунаширский «плечистый вулкан». Эпиграфы из Такубоку сопровождают главы повествования, намекают вместе с наплывающими из-за островов восьмислойными облаками на неявное, на некую мистерию за обыденностью житейских треволнений.

В дневнике она сожалеет о неуверенности в себе. Прежде всего в отношении к собственным стихам: «Я слишком долго от себя скрывала – себя. Слишком не придавала себе значения. Слишком низкая самооценка – это провал своего кровного дела. Почему же я так поздно спохватилась?».

Что это? Чрезмерная строгость к себе? Высокое отношение к призванию? Характер?

Вторая часть книги названа строкой того же любимого лирика, Владимира Соколова: «Мне нравятся поэтессы». Это стихи о великих предшественницах, о скромных и нескромных современницах и о себе. О ком бы и о чем бы ни говорилось. В них названные и неназванные тени, поминаемые, замечаемые рядом – на морском высоком берегу «с выжженной травой», «в бараке у речного устья», «у книжных полок»…

«С посмертной книжкой не поспели / к рождению… Да ну и пусть», – писала она о книге Татьяны Бек. С книгой Натальи Аришиной поспели. (Репортаж о вечере к 80-летию Аришиной см. в «НГ-EL» от 30.03.23).   Но она заранее обронила: ну и пусть. Тем более что у посмертных сроков иная мера. Там все вовремя, все завершено, все услышано.