Внемлет мыслящий редис

Обоим улыбался нам Дунай. Фото Андрея Щербака-Жукова

Тютчев

Через ливонские я проезжал

поля,

Он – на телеге, впрочем, нет –

в карете,

Я – по чугунке: рельсами земля

По всей с тех пор уж взнуздана

планете.

Обоим улыбался нам Дунай,

Но он – он помнил время

золотое,

Не оглашал потерянный он рай

Газпромовской архангельской

трубою.

Был православней праведников он

И лютеран любил богослуженье.

Мир – только отблеск чудный,

легкий звон

Могучего его воображенья.

Но ничего не ново под луной –

И за Шекспиром вновь твердит

он с нами:

Как океан объемлет шар

земной,

Земная жизнь кругом

объята снами.

И все же эта Ницца, этот юг –

Зачем-то и меня их блеск

тревожит,

Зачем-то сердце входит

в этот круг

И выйти из него уже не может.

Душа к душе взывает:

отзовись,

Не в этом ли твое обетованье

–

Воскликнуть вслед за Гете:

не продлись,

Мгновенье, а продлись,

очарованье.

22 августа 2012

Адели Дюпюи

Рожка заслышав трель,

вздыхаешь ты, Адель,

Что где-то в небесах иная есть

свирель.

Как рыбы на песке, в печали

и тоске

О звуках неземных, как воздуха

глотке,

О песнях райских тех, что

Моцарту под стать,

В темницах тел томясь,

не смея и мечтать,

Ни гром державинский,

ни ангельскую речь

Прозрений тютчевских

не в силах мы сберечь.

Под соловьиный свист

и львиный грозный рык –

Не напрочь ли людской

отвергли мы язык?!

Не чудится ль и нам порою

иногда,

Что русский мы – и тот! –

забыли навсегда?!

А он вдруг из-за туч блеснет,

как райский луч, –

И веришь, что и впрямь велик

он и могуч.

Велик и многолик, и, как сказал

поэт:

И шепотом могуч и лепетом

согрет.

3 ноября, 15–16 декабря 2016

* * *

Всепоглощающей

и миротворной бездной...

Тютчев

Сестра моя смерть – голубицей

небесною –

От брата Франциска

не тайный ли знак?

Назвавшему смерть

миротворною бездною

И жизнь – не сестра и не брат

– Пастернак.

Не брат – Пастернак,

что в предвиденье лучшего

Лелеял грядущего дивный

фантом,

Но брат – Мандельштам

и Франциска и Тютчева

В прижизненном доме, с гурьбой

и гуртом.

7–8 сентября 1992

На сеансе Ури Геллера

И ропщет мыслящий

тростник...

Тютчев

Едва проклюнувшись из семени,

Как ризы ветхие, совлек

Плен летаргического времени

Микроскопический побег.

Приказ ли, прихоть ли

целителя,

Природы тайный ли каприз

Иль попущенье Вседержителя –

Но внемлет мыслящий редис.

* * *

Ты скажешь: ветреная Геба...

Тютчев

Кладу на скатерть-самобранку

Дурман-травы полночный

сбор,

И бледнолицую поганку,

И гриб шаманский – мухомор:

Проказы помесь и трахомы,

Дракона с трехголовым псом –

И брызжут сома и хаома

Из изъязвленных хромосом.

Ломоть отравленного хлеба,

Похлебка горькая войны –

Ты скажешь, ветреная Геба

Опять объелась белены.

Чумы дыханье и холеры

У бездны мрачной на краю –

На радость разве что Бодлеру

В его искусственном раю.

А мы не в Каннах и не в Ницце –

На невском выморочном льду,

В имперской гибнущей

столице,

Как в райском брошены саду,

Где змей таится искуситель

За каждым пламенным кустом

И чай жасминный – пьет

Спаситель –

С брусничным смешанный

листом.

17–21 апреля 2011 

Материалы к 220-летию поэта Федора Тютчева читайте в «НГ-EL» от 16.11.23 и 23.11.23