Как хорошо на свете просто быть

Лед здесь вспыхивает таинственным ощущением экзистенции бытия. Фото Андрея Щербака-Жукова

Уже одно название новой книги Андрея Шацкова звучит знаково: «На этой земле». Тут заложены – счастье и крест, мед и кнут, ощущение привкуса неба, когда речь идет о возможностях души, и конкретика слепого бездорожья, известная всякому, ибо: «На Сретенье – лужи, на Пасху – пурга./ То степи, то чащи лесные./ Что скажешь? «Россия – и вся недолга!/ Леса непролазны, круты берега».

Что сделаешь, это Россия. // Здесь нет колыбелей… Качают пращи/ Камения судеб бедовых./ Здесь в битвах не прячут за спины мечи./ И здесь не дают на разжив палачи/ Отступникам тридцать целковых».

Туго, как гнезда, скручивает поэт стихи: ветви ощущений и опыта виртуозно ложатся в оные, и наполнение содержания, даже если и отдает тяжестью земли, пронизано световой субстанцией… О, она работает различно – через эстетическое исполнение, через отблески надежды или – чувством гармонии, которое разливается в читательском сердце при соприкосновении с поэзией Шацкова. Есть своеобразная праздничная приподнятость речи в строках поэта: именно высоты ее, данные множественностью неординарных сочетаний слов и всем строем, обращенным к метафизическим небесам, и дают подобное чувствование, даже если поется о тяготах и своеродных особенностях российской (порой даже – расейской) жизни: «На матовом стекле осенних рос,/ На узорочье лиственной пороши/ Легла печаль: сюда придет мороз/ И сущему всему предел положит. // Как тускло в небе солнце ноября!/ Как ранит слух сухой осоки скрежет!/ Чадя, не разгорается заря,/ И тьма летит на веси и на вежи».

Пейзаж неласков (хотя и в нем мерцает… этакое ласковое равнодушие мира), но игра звука, резкие вибрации «з», тонкие, приглушенные оттенки «п», словно создают тот оркестровый шатер, ту особую музыкальность, что отзывается в душе… даже и умиротворением.

Много пейзажей раскрывает Шацков: здесь и зимние зоны белизны, и осеннее византийское многоцветье, и переливы других сезонов: но всегда – увиденное четко проводится сквозь индивидуальные, ни с кем не спутаешь, призмы и кристаллы дара; всегда великолепное узорочье рассыпает суммы чудесных звуков, показывая картину выпукло и объемно.

Андрей Шацков. На этой земле: стихотворения.– М.: У Никитских ворот, 2023. – 108 с

Явления и детали мира у Шацкова всегда подсвечены своего рода метафизикой: так и лед здесь вспыхивает таинственным ощущением экзистенции бытия, ее тайными пульсациями, озарившими в детстве, остающимися на всю жизнь.

Поэтическое слово Шацкова весомо: можно, кажется, любое взять в руку, рассмотреть, почувствовать его нюансы: «Привольно волку в матерых снегах./ На зимней свадьбе загулял матерый. // Темно в бору, лишь снегириный птах/ Горит на хвое свечкой красноперой. // Наметы и сугробы глубоки,/ Бескрайни дали сумрачной России. // Опять, как в Смуту, волчьи огоньки/ Рассыпаны на белой парусине».

Звери и птицы, как своеобразные гости мира, ощущаются поэтом по-особому, и снова ярко и самовито вспыхивают слова, переливаясь красками… Богата палитра поэта. Красива его словесная живопись.

И снегириная свечка вспыхивает тою силой, что – незримо и волшебно – связывает с пределами родной земли: родной, как собственное сердце: только бессмертной в отличие от него. Впрочем, поэт, творя свой свод, противостоит чарам и силам смерти: ибо в отличие от тела стихи опровергают могущество тлена.

Энергия счастья передается тонкой вибрацией простых строк: простых, ясных, богато насыщенных тем, что близко каждому: и поэт, фокусируя радость бытия в кристалле стихотворения, показывает меру людской всеобщности: «Как хорошо на свете просто быть!/ Все остальное – мимо, мимо, мимо./ Гулять с собакой, женщину любить,/ Когда тебе любовь необходима. // Считать ворон, колоть с отцом дрова/ И помогать с бельем усталой маме./ И слышать, как в саду растет трава,/ Где бродит кошка вместе с малышами».

Мимо трагедии проносится стихотворение, словно и не замечая ее: мимо – туда, где снова и снова можно наколоть с отцом дров, мускульно прекрасно уставая и втягивая сладкие ароматы древесины; где, сосредоточившись, сконцентрировавшись предельно, можно услышать рост травы и, приглядываясь к кошке, познать особенности ее столь отличного от нашего мира. И снова – праздничность речи поражает, завораживает.

Рождение стихов – таинственно и для самого поэта, недаром в стихотворении упоминается перламутр, играющий обычно оттенками запредельности, и общая соната стихотворения, упоминающая любовь, как Всецарицу, воспевает первооснову жизни: «Так бывает…/ Влюбляясь в чужие стихи,/ Ждешь прихода своих, что родятся под утро…/ И они зазвучат – из-под самой стрехи/ Воробьиной капелью в лучах перламутра // Этой новой, дарованной Богом зари,/ Нисходящей в пурпуре Любви-Всецарицы…» Так бывает…

И поэт, познавший правду и альфу бытия, бытования на земле, в недрах вечного вращения юлы юдоли, щедро делится с читателями всем опытом: и, умножаемый даром, дает он прекрасные, ни на кого не похожие, полные соком сути поэтические плоды…