Поэт – это рифма миру

Сплетенные ветви – точно живые. Клод Моне. Берег Сены. Весна сквозь ветви деревьев. 1878. Музей Мармоттан-Моне, Париж, Франция

Хорошо, что стихотворный сборник Юрия Цветкова не обойден вниманием – на него уже вышло несколько рецензий. Хорошо, потому что, на мой взгляд, именно в нем квинтэссенция того нового, что появилось в российском поэтическом пространстве в последние десятилетия. И это новое не только в нередком теперь возвращении к «наиву» – Юрий Цветков этого тоже не избежал, и не столько в ориентации ряда пишущих на западный верлибр – в сборнике представлены переложения из Боба Дилана и малознакомой читателю Янувы Леон, – новое гораздо существеннее. Оно – в самом подходе к тому, что является поэзией.

Поэтическое творчество всегда связывалось с особым состоянием. Помните пушкинское: «И пробуждается поэзия во мне...» Вдохновение пробуждается в те минуты или часы, когда сознание переходит в «особый режим», между прочим, еще до конца не исследованный, поскольку «поймать» поэтическое вдохновение сложно: в сачке исследователя оно мгновенно умирает. Стихи узнавались сразу – даже интонационно. Мелодичность делала строки поэтов легко запоминаемыми. Но самое главное, поэзия представляла иное измерение, расширяющее и углубляющее реальность, а часто и возвышающее ее. И вот произошли (правда, затронув пока лишь часть поэтического поля) существенные изменения: для написания стихотворения теперь особого состояния сознания не нужно – поэтическое высказывание приблизилось и почти слилось со слегка ритмизованным сообщением, иногда чуть более интимным, чем обычная нейтральная речь. Или – со случайно вычлененной из потока сознания мыслью, которая может быть интересной (и в соцсетях тоже) и афористичной. Под видимой простотой способны скрываться философский подтекст или рефлексивное самопризнание. Так, у Юрия Цветкова:

Потом проснусь

(Со мной моя грусть).

Буду курить, думать

о литературе, вспоминать тебя.

Бывают дни, когда жизнь

удивительно ясна.

Стихи «Выбранных мест» не требуют и от читателя психологического перехода от обыденного к поэтическому, поскольку вписываются в эту обыденность, аскетично рефлексируя по ее поводу – с сожалением о ее конечности. Мысли о жизни и смерти – один из основных мотивов книги: «Сплетенные ветви безмолвно то вправо, то влево качаются,/ Будто живые, будто еще живей…». Укрупняясь и отделяясь от сиюминутного, тема смерти, очень важная для Юрия Цветкова, тоже не выходит за пределы мыслей обычного человека: «Не материальней, чем я, но они останутся» – это для всех и обо всем, – и способно найти отклик у любого собеседника, пусть и вовсе далекого от поэзии. Тем более что автор в ключе современного соцконтекста ставит жизнь выше искусства, признаваясь, что испытывал эмоциональное потрясение «перед жизнью/ Пожалуй больше чем перед произведениями искусства/ Ее чудо тайна и сила всегда больше». Это перевернутый «синдром Стендаля», о котором процитированное стихотворение.

Наверное, именно благодаря верности Юрия Цветкова жизни как таковой в его стихах все узнаваемо, все – вопреки жесткому времени – близко каждому. Поэт не боится признаться в нежном отношении к родителям, в боли за будущее своего слишком ранимого ребенка или в страхе смерти. Юрий Цветков очень искренен. И в нескольких деликатных строках способен выразить нюансы сложного переживания. Проступающая легкая «фобичность» ныне не только не скрывается, но даже становится модной:

Когда я написал стихотворение

про счастье,

долгое время не хотел

его публиковать.

Я человек суеверный.

Боялся сглазить. Заявлю,

и счастье закончится.

А привычная для большинства горожан неразбериха в делах у Юрия Цветкова – знак современной жизни, все дальше отклоняющейся от смыслового содержания:

К лету не готов,

Не написал планов,

Не перебрал вещей.

Потому что еще вчера

была зима.

А сегодня бац – и все, уже лето.

Всегда к тому, ради чего

живешь – не готов.

Юрий Цветков. Выбранные места– М.; СПб.: «Т8 Издательские Технологии» / «Пальмира», 2023. – 86 с. (Серия «Пальмира – поэзия»).

Слова – прошуршавшая мышь

Лишь.

А чувство осталось в глазах,

И влагой на теплых губах,

Да, может, украдкой в пожатии

рук.

Субъект поэтического высказывания Юрия Цветкова вообще человек затаенной чувствительности и лирической светотени. Будней громадье явно не для него. Несмотря на его внимание к обычному, проступает нежелание слиться с многоэтажной усредненностью, кажущейся чудовищным отрицанием ценности человеческой индивидуальности. Автор верит «в исключительность человека». И грустит, что «исключительность» упирается в некий предел:

Вот я смотрю на нашего

кота.

Вроде он как человек – все

понимает,

а выпрыгнуть из себя не может.

Так и мы – люди.

Это четверостишие еще и о человеке, сокрытом в себе самом, спрятанном в строках стихов. Есть что-то затаенное и в приятной обложке книги, гармонирующей с ее негромким содержанием.

Иногда Юрий Цветков вспоминает о рифме:

«Сезон дождей рождает любовь правомерно,/ Сезон дождей спасает меня от скверны». Но и рифма в книге, не стремясь к точному приему, тяготеет к незамечаемым созвучиям обычной речи. Интересно, что сама тема созвучия внезапно гиперболизируется, выводя поэзию за пределы «особого измерения» и «особого состояния», обращая ее в неотъемлемое свойство самой жизни:

Здесь рифмуется все:

Земля и небо, воздух и хлеб,

Страсть и вода, огонь

и забвенье.

Скучен, кто этого не замечает.

Действительно, может,

не видит.

Мне говорят: тяжело быть

поэтом.

Я отвечаю: быть нельзя

не поэтом.

В лирическом обобщении, по сути, скрыта метаметафора: поэт – это рифма миру.