Легко, печально и навеки

Как сладко после расставанья идти по утренней Москве. Фото Евгения Лесина

Есть минуты, когда

не тревожит

Роковая нас жизни гроза.

Кто-то на плечи руки

положит,

Кто-то ясно заглянет в глаза.

Написал это Александр Блок.

Да, есть восхитительные минуты. Вот вспомнил стихотворение Окуджавы:

Варшава, я тебя люблю легко,

печально и навеки.

Хоть в арсенале слов, наверно,

слова есть тоньше и верней,

но та, что с левой стороны,

святая мышца в человеке,

как бьется, как она тоскует!..

И ничего не сделать с ней.

Трясутся дрожки.

Ночь плывет. Отбушевал

в Варшаве полдень.

Она пропитана любовью

и муками обожжена,

как веточка в Лазенках та,

которую я нынче поднял,

как 3игмунта поклон

неловкий,

как пани странная одна.

Забытый Богом и людьми,

спит офицер в конфедератке.

Над ним шумят леса чужие,

чужая плещется река.

Пройдут недолгие века –

напишут школьники

в тетрадке

про все, что нам не позволяет

писать дрожащая рука.

Невыносимо, как в раю,

добро просеивать сквозь сито,

слова процеживать сквозь

зубы, сквозь недоверие –

любовь…

Фортуну верткую свою

воспитываю жить открыто,

надежду – не терять надежды,

доверие – проснуться вновь.

Извозчик, зажигай фонарь

на старомодных крыльях

дрожек.

Неправда, будто бы он

прожит, наш главный полдень

на земле!

Варшава, мальчики твои

прически модные ерошат,

но тянется одна сплошная

раздумья складка на челе.

Трясутся дрожки.

Ночь плывет. Я еду

Краковским предместьем.

Я захожу во мрак кавярни,

где пани странная поет,

где мак червонный вновь

цветет уже иной любви

предвестьем…

Я еду Краковским

предместьем.

Трясутся дрожки.

Ночь плывет.

Вспомнил его и вот что подумал: людям, изведавшим на веку, «как прохватывает ветер, как луна теплом бедна» (Твардовский), людям, которым не раз и не два довелось в молодости, в самой золотой поре своей жизни, вздыхать: «ах, как трудно все на свете: служба, жизнь, зима, война» (и это тоже Твардовский), – им по справедливости полагается то, что не полагалось Фаусту, – сказочное мгновение, вдогонку которому нельзя не воскликнуть: «Остановись!» И Окуджаве удалось его запечатлеть.

Бывают такие минуты, где собственная судьба плещется, как живое вино. И перья страуса склоненные в твоем качаются мозгу. И все, что с тобой было, волнующей музыкой звучит в твоем сердце. Их мало, к сожалению, и стихов о них мало. Вот Евтушенко удалось не дать одной такой исчезнуть во мраке. Она чуть пожиже, конечно, чем это окуджавское ночное путешествие в дрожках, но тоже неизмеримо прекрасна.

Когда закрыты рестораны

И все киоски и кафе,

Как сладко после расставанья

Идти по утренней Москве.

Таксист спешит неосторожно,

Таксист не хочет отдохнуть,

И пешеходная дорожка

Как на асфальте Млечный

Путь.

И в темном гроте автомата,

В тени таинственных ветвей,

Стакан мерцает, как лампада,

Дневной религии детей.

И вот, смущенно и неловко,

Мальчишка с ранней сединой,

Ты пьешь ночную газировку

На «ты» с ночною тишиной.

Ты молча пьешь за этот город,

Чуть-чуть похожий на вокзал,

Где ты был глуп, где ты был

молод,

Где быть таким ты перестал.

И ничего тебе не надо,

Лишь бы в тени его ветвей

Стакан светился,

как лампада,

Дневной религии детей.

Стихотворения эти написаны людьми не первой молодости, знающими, что к чему и что почем, людьми, чья головушка не до конца еще склонилась под тяжестью этого знания. Наверно, это и есть то время, когда судьба позволяет запечатлеть такую вот замечательную минуту на долгую память себе и другим. И хорошо бы ее не упустить. Сейчас, конечно, не до этого, но поэтам, которым выпадет когда-то счастливый жребий, как в песне Окуджавы, «снова встретиться в городском саду», все-таки лучше об этом знать.

Такие минуты – чужие ли, свои – стоит хранить и помнить. Они отдаляют миг, когда то ли на время, то ли уже навсегда прервется, а может, просто станет не такой значимой и ощутимой собственная связь со своей судьбой. Это ближе к старости случается, увы, чаще, чем хотелось бы. И скажет кто-то тогда, как сказала когда-то поэтесса Мария Петровых:

Что делать! Душа у меня

обнищала

И прочь ускользнула.

Я что-то кому-то наобещала

И всех обманула.

Но я не нарочно, а так уж

случилось,

И жизнь на исходе.

Что делать! Душа от меня

отлучилась

Гулять на свободе.

И где она бродит? Кого

повстречала?

Чему удивилась?..

А мне без нее не припомнить

начала,

Начало забылось.

Или напишет что-нибудь вроде того, что в минуту своего отчаянья написал старый поэт Павел Антокольский:

С полумесяцем турецким

наверху

Ночь старинна, как перина

на пуху.

Черный снег летает рядом

тише сов.

Циферблаты электрических

часов

Расцвели на лысых клумбах

площадей.

Время дремлет и не гонит

лошадей.

По Арбату столько раз гулял

глупец.

Он не знает, кто он – книга

или чтец.

Он не знает, это он или не он:

Чудаков таких же точно

миллион.

Двойники его плодятся, как

хотят.

Их не меньше, чем утопленных

котят.