Вдали от сводок биржевых

Прозерпина

В подземном царстве,

на перине

Шесть долгих месяцев в году

Плутон мечтал о Прозерпине,

Нектар лакая на спирту.

В суровом этом постоянстве,

То в царстве мертвых,

то живых,

В мифологическом

пространстве,

Вдали от сводок биржевых,

Античным методом

вахтОвым

Шесть месяцев была она –

Царицей в царстве

васильковом,

Шесть месяцев – ему жена.

И не роптала в удаленке:

Что царство мертвых,

что отстой,

Лишь старики,

да старушонки,

И муж, Плутон, всегда бухой.

А я скучаю в карантине,

И всё не то, и всё не так.

И дома, словно на чужбине,

Пью ностальгию натощак.

При чем тут Брюссель?

В Брюсселе

в апреле

звенели капели,

художник нетрезвый

мешал акварели.

Я вспомнил,

хотя никогда там и не был,

высокое небо,

скульптуры и склепы,

и вовсе нелепо:

Бориса и Глеба.

Я вспомнил,

что Глеба крестили Давидом,

хотя он и не был

бреславским хасидом.

Подумал, что глупо

свалиться с ковидом

и нужно весь день

улыбаться для вида.

Иду.

Улыбаюсь слегка глуповато.

На женщин смотрю –

не смотрю виновато.

Ковид, не ковид, а вот ноги,

как вата.

Дойти б до угла...

Нет, дойду до заката.

При чем тут Брюссель?

Самому не понятно.

Беззубый старик что-то

шепчет невнятно

о том, что все кончится

благоприятно,

пристойно, достойно

и даже опрятно.

При чем тут Брюссель?

Не могу разобраться.

Брюссель далеко.

До него не добраться.

Ну это же надо так было

набраться!

И вроде не пил,

но дошел до абзаца.

* * *

Он – рафинированный

интеллигент,

Я – тутовый шелкопряд.

В запасе всегда у него

аргумент,

У меня – лишь коконов ряд.

Он давно уже всем

известный поэт.

Я известен лишь сам себе.

О нем расскажет

его-имени-вед.

Обо мне – объявление

на столбе.

Жизнь его подходит к концу,

Подходит к концу моя.

Я на пасху поедаю мацу,

Он – паштет из печени

соловья.

И если пересекутся наши пути

Во времени неземном,

Он будет черной розой

цвести

На пути, ведущем в Содом.

Перечитывая Пастернака

Быть некрасивым –

знаменито:

Алмазный трон и звон монет.

Был знаменитым царь

Никита –

Державник кукурузных лет.

А кто не любит Челентано?

А кто не знает Депардьё?

Народ толпится у экрана,

Впадает в полузабытьё.

Меняет время стили, моды,

Течет, струясь, сквозь решето.

Но кто не помнит

Квазимодо?

А Гренгуара помнит кто?

Потомки по живому следу

За некрасивыми пойдут.

И пораженья, и победы,

На сувениры разберут.

И коль родился ты красивым,

Что делать, брат, –

не повезло.

Зато ты можешь

быть спесивым

Всем знаменитостям назло.

Карантин

На удаленке, в карантине,

Где радуги над головой,

Он во всемирной паутине

Стоит на вахте трудовой.

Вся жизнь – в громадном

мониторе.

Там и работа, и семья,

А мудрецы писали в Торе

Про неразрывность бытия.

Зачем цветут кусты сирени?

Зачем сегодня выходной?

Сжимается кусок шагрени.

Долбит ковчег библейский Ной.

* * *

Вольные звуки в небо

стремятся.

В стаи, в слова не хотят

собираться.

В строчки не входят,

в ритм не влезают,

Не покоряются и ускользают.

Думал – поймал.

Но только лишь эхо.

Хруст скорлупы пустого ореха.

Слово прольется,

слово застонет,

Слово в журчащих звуках

потонет.

Где вдохновенье терзает

поэта,

Там и страдание с ним

для дуэта.

Тускло мерцают

кристаллы алмаза –

Чудище обло, огромно, чумазо.

Квартирник

Там Оля Чикина поет,

И сердце сразу молодеет,

И голова анти-седеет.

Ах, не было б других забот,

Как жить в луче ее вокала!

Озеро Тахо. По мотивам рассказов Зои Межировой

Огромный

распростертый Зверь –

Неодолимая преграда,

Перекрывает телом дверь,

Не знаю, рая или ада.

Широкохвойная сосна

Скрипит о чем-то на закате.

Там искушает сатана,

Там ведьма пляшет на канате.

Следы невиданных зверей

И куреногая избушка,

А за спиной шумит хайвей,

Вот-вот подъедет

А.С. Пушкин.

Белеют горы вдалеке,

Прозрачны, изумрудны воды

И отражается в зрачке

Галлюцинация свободы.