Бабочки в Саду

Мы ищем этот сад всю жизнь.  Константин Маковский. В саду. 1870-е. Русский музей

Каждый хочет сюда попасть. После смерти – в Сад Небесный, при жизни – хотя бы в обыкновенный. «За этот ад,/ За этот бред/ Пошли мне сад/ На старость лет», – писала Марина Цветаева в 1934 году. Не памятник в сквере, не квартиру с пожизненной пенсией, именно сад просит поэт себе в награду.

Мало того – сад как символ гармонии и покоя, эталон, на фоне которого особенно хорошо видны наши сиюминутные личные и общественные состояния, волновал поэтов всегда. Так что даже невнимание к саду тоже становилось поводом для поэтического высказывания. «С тех пор как царица дай бог памяти/ кажется елизавета/ лишила меня и мой народ права на землю/ я полагаю сад/ это не моя тема» (Евгений Бунимович, 1989, 1993).

С темой сада тесно связан еще один тематический образ – бабочка. Которая становится таковой, предварительно побывав довольно противной гусеницей. Проходит путь от безобразного, скучного, очень предсказуемого в своей медлительности – к стремительному, прекрасному, неподвластному никаким прогнозам. «Земля/ летела/ по/ законам/ тела/ а бабочка/ летела/ как хотела». Это уже Константин Кедров в 1997-м.

И не только он. Бабочка, оказывается, тоже не дает покоя слишком многим поэтам, чтобы не заметить здесь сквозную тему. Бабочка в Саду – душа человека в раю. Это во-первых. А во-вторых, даже здесь, на земле, «из тени в свет перелетая…» (Арсений Тарковский. «Бабочка в госпитальном саду», 1945), она – повод к разгадке тайн мироздания. Тем более верный, что совершенно не обязательный.

Все эти открытия однажды сделал для себя Юрий Беликов, не только автор прекрасных стихов, но и давнишний первооткрыватель многих дарований. Как всякий поэт, интуитивно действующий по схеме «о себе не для себя», он тщательно исследовал российское поэтическое наследие и более чем за 10 лет собрал антологию, которую назвал «Сады и бабочки». Книга вышла в этом году. Здесь заявленными темами объединены более 300 русских поэтов XIX, XX и XXI веков. Самых разных – знаменитых или известных только специалистам, принадлежавших к одним литературным кружкам или «противоборствующих» (противободрствующих).

Таким образом, антология Беликова с ее обманчиво декоративно-поверхностным названием – коллективный ответ русской поэзии на самые главные вопросы: о преображении человеческой души, о трудности этого превращения и его результате, о том, насколько далеко от этого результата все мы в то или иное время находимся.

Авторов антологии можно разделить на несколько групп.

Первая – это классики, ушедшие из жизни давно или сравнительно недавно, – Михаил Лермонтов, Федор Тютчев, Афанасий Фет, Александр Блок, Сергей Есенин, Осип Мандельштам, Саша Черный, Марина Цветаева, Анна Ахматова, Борис Пастернак, Николай Заболоцкий, Давид Самойлов, Иосиф Бродский, Белла Ахмадулина, Булат Окуджава, Владимир Высоцкий...

Еще одна – поэты, ныне здравствующие. Некоторые из них к классикам уже причислены, другим, возможно, это еще предстоит: Александр Кушнер, Константин Кедров, Юнна Мориц, Ефим Бершин, Мария Ватутина, Инна Кабыш, Андрей Коровин, Анна Павловская – список далеко не полный.

Сады и бабочки. Антология помнящих об утраченном Рае. XIX, XX и начало XXI века / Сост. Ю.А. Беликов.– СПб.: Алетейя, 2022.

Притом что целый ряд замечательных поэтов, собранных здесь, я знаю лично. В том числе и составителя. Говорю об этом особо как раз потому, что дело здесь не во мне и не в Беликове. Просто это одно из волшебных свойств Небесного Сада, который нечеловечески прекрасен и в то же время давно знаком.

Но до него еще надо добраться. Поэтому «Сады и бабочки» не начинаются, а завершаются напутствием Евгения Евтушенко, которое он оставил за полтора года до своего ухода.

Основательность, дотошность, максимальная широта антологии позволяет использовать ее по-разному.

В ней можно просто отдыхать. Открывать наугад и беседовать со знаменитыми или же находить для себя новых замечательных поэтов, причем не обязательно современных. И как раз потому, что каждый поэт – отдельная вселенная, это общение затягивает надолго.

Не менее увлекательно входить в антологию Беликова как в исследовательскую лабораторию. Например, рассматривать философское и эстетическое развитие русской поэтической мысли. Видеть, как усложняются, утончаются и уточняются изобразительные возможности авторов в течение 200 с лишним лет.

Хронологически-количественная пропорция стихов по основной теме, относящихся к XIX, XX и XXI векам составляет 20: 156: 50. То есть на одно стихотворение XIX века о садах приходится около 8 (7,8) XX и примерно 2–3 (2,5) – XXI (который «загружен» пока только на 21%). Примерно эти же соотношения сохраняются и в разделе «Бабочки»: 1: 7,6: 5,8. Вряд ли это говорит о том, что русские поэты меньше интересовались садами и бабочками в XIX веке, чем в XX и в XXI. Скорее это еще один подарок читателям – наглядный пример работы общественной памяти.

Так же ясно, со всеми подробностями, видна трансформация в русской поэзии темы сада (земного и Небесного) как отражение исторических перемен. («Сады и люди всюду ходят рядом,/ друг друга слышат и в лицо глядят./ Я сам, наверно, скоро стану садом,/ и мне впервые скажут слово «брат». Геннадий Русаков, 1989). Об этом говорится и в предисловии, но каждый читатель находит свое.

Интересно, например, что уже на приближении к рубежу XIX и XX веков даже земной сад вдруг становится «неумолимым», а змеями (искусителями) – сами люди (Валерий Брюсов, 1894).

А в 1920-е годы появляются сады, потерянные навсегда, то есть не только в этой жизни, но и в загробной. И сразу же – неприятие подобной позиции, категорическое отторжение как собственного уныния, так и казенной бодрости: «Я пока еще сентиментален/ оптимистам липовым назло» (Борис Корнилов, 1932).

Во время Великой Отечественной войны тема сада, понятно, становится трагичней. «Как быстро следы человека/ Стирает природы рука!» (Дмитрий Кедрин, 1942) – еще не самый яркий пример. Война – дело, противостоящее Саду. Со всеми далеко идущими последствиями.

Затем снова переплетаются две темы: сада-рая и земного сада, где последний то и дело становится пустым (Иосиф Бродский, 1960), мертвым (Анатолий Передреев, 1971), вырубленным (Сергей Мнацаканян, 1973). Хотя надежда не умирает – ни у садов, ни у поэтов. «И сучья, привычные к делу,/ Из снежных торча хомутов,/ Спокойно обдумают тему/ Своих предстоящих цветов» (Николай Панченко, 1976).

Ближе к концу 1980-х появляется спецсад, сад за глухим забором. И предчувствие, что «Как стены ни высоки,/ Время берет верх,/ Круша большие сады,/ цветущие не для всех» (Игорь Чурдалев, 1987).

В 1990-х, однако, земной сад становится еще суровей, порой доходя до прямой противоположности своему исходному значению. «Мы ищем этот сад/ всю жизнь. Находим ад» (Антон Колобянин, 1995).

И уже в XXI веке, в нулевых и десятых, тема будто расползается, расщепляется. Основной мотив сада как бывшего-будущего рая остается. Но он уже распределен по бесконечным вариациям. В которых все более слышна тоска по главному, общему. «... Лопахин с бензопилой/ дает новые имена/ обрубкам древнего мира» (Валерий Уколов, 2007).

Так что для внимательного читателя антология Беликова – готовый материал для диссертаций. Во всяком случае, много любопытного откроет для себя (и других) тот, кто проанализирует книгу подробно. В том числе не по десятилетиям, а по годам. Ведь все становится тем занимательней, чем лучше рассматривается. Это как цветы или крылья бабочек.

Бабочкам посвящена вторая часть. Она построена по тем же принципам, что и первая. То есть возможностей для любования и анализа столько, что лишь «куколкам эпиграфов» отведены две страницы.

...Когда-нибудь мы все придем в Сад. Самые нетерпеливые растят сады уже здесь – на земле, в стихах, книгах...