Товарищи классики! Бросьте чудить!

Он был настоящий писатель. Фото из книги Михаила Светлова «Стихотворения и поэмы»

То недовольство,

что душе живой

Не даст восстать

противу новой силы

За то, что заслоняет

нас собой

И старцам говорит:

«Пора в могилы!»

Правду скажу: увидав однажды какой-то старый портет Некрасова и поймав на себе его взгляд, я припомнил эти слова, а особенно этот его сердечный поклон старикам, и вздрогнул. Как не вздрогнуть, будучи не таким уж молодым человеком?

Да, вот этим возгласом – «пора в могилу!» скорее всего и поприветствовал бы он тебя при личной встрече, подумал я про себя. Недаром в начале этого стихотворения он благодарит Белинского: «Ты нас гуманно мыслить научил».

А в могилу-то как-то не хочется, даже если ты уже совершенно бесполезный для жизни старец.

Я думаю, что даже Ивану Ильичу из известного рассказа Льва Толстого «Смерть Ивана Ильича», который был человеком образованным и, несомненно, уважал классику и ее рекомендации, все-таки хотелось еще пожить. Так просто, под любым предлогом. Но беспощадный Толстой сурово допытывался у бедного своего героя, умирающего от рака: ну чего ты тут забыл?

«– Чего тебе нужно? – было первое ясное, могущее быть выражено словами понятие, которое, он (Иван Ильич. – Д.Н.) услышал. – Что тебе нужно? Чего тебе нужно? – повторил он себе. – Чего?

– Не страдать. Жить, – ответил он.

И опять он весь предался вниманию такому напряженному, что даже боль не развлекала его.

– Жить? Как жить? – спросил голос души.

– Да, жить, как я жил прежде: хорошо, приятно.

– Как ты жил прежде, хорошо и приятно? – спросил голос. И он стал перебирать в воображении лучшие минуты своей приятной жизни. Но – странное дело – все эти лучшие минуты приятной жизни казались теперь совсем не тем, чем казались они тогда. Все – кроме первых воспоминаний детства. Там, в детстве, было что-то такое действительно приятное, с чем можно бы было жить, если бы оно вернулось. Но того человека, который испытывал это приятное, уже не было: это было как бы воспоминание о каком-то другом».

Перебирал он, перебирал, этот несчастный Иван Ильич свои воспоминания, но ничего такого, ради чего стоило бы все это продолжать, так и не нашел.

Перечитываю эту вещь и думаю: он, конечно, великий гуманист, Лев Николаевич, и вегетарианцем был, но я бы лично предпочел держаться подальше, если б жил с ним в одно время. Такая рентгенология мне почему-то не слишком улыбается. Не надо меня так тщательно просвечивать на предмет моих сокровенных мыслей.

Нет, они хоть и великие человековеды, эти самые классики русской литературы, но мне иногда в минуту жизни трудную бывает милее, может быть, не такой великий, но все же более милосердный автор Михаил Светлов, хоть он и отошел, конечно, от рекомендаций Белинского, Некрасова и даже (о ужас!) самого Льва Толстого. Вот припомнил, кстати, его стихотворение:

Чубатый Тарас

Никого не щадил...

Я слышу

Полуночным часом,

Сквозь двери:

– Андрий!

Я тебя породил!.. –

Доносится голос Тараса.

Прекрасная панна

Тиха и бледна,

Распущены косы густые,

И падает наземь,

Как в бурю сосна,

Пробитое тело Андрия...

Полтавская полночь

Над миром встает...

Он бродит по саду свирепо,

Он против России

Неверный поход

Задумал –

изменник Мазепа.

В тесной темнице

Сидит Кочубей

И мыслит всю ночь о побеге,

И в час его казни

С постели своей

Поднялся Евгений Онегин:

– Печорин! Мне страшно!

Всюду темно!

Мне кажется, старый

мой друг,

Пока Достоевский сидит

в казино,

Раскольников глушит старух!..

Звезды уходят,

За темным окном

Поднялся рассвет из тумана...

Толчком паровоза,

Крутым колесом

Убита Каренина Анна...

Товарищи классики!

Бросьте чудить!

Что это вы, в самом деле,

Героев своих

Порешили убить

На рельсах,

В петле,

На дуэли?..

Я сам собираюсь

Роман написать –

Большущий!

И с первой страницы

Героев начну

Ремеслу обучать

И сам помаленьку учиться.

И если, не в силах

Отбросить невроз,

Герой заскучает порою, –

Я сам лучше кинусь

Под паровоз,

Чем брошу на рельсы героя.

И если в гробу

Мне придется лежать, –

Я знаю:

Печальной толпою

На кладбище гроб мой

Пойдут провожать

Спасенные мною герои.

Прохожий застынет

И спросит тепло:

– Кто это умер, приятель? –

Герои ответят:

– Умер Светлов!

Он был настоящий

писатель! n