Поплачь и порви

Светлый одуванчик детской головы… Джордж Смит. Дети собирают полевые цветы. Музей Виктории и Альберта, Лондон

Первая книга стихотворений Любови Турбиной, вышедшая на пороге 40-летия, явила читателю уже сложившегося поэта со своим собственным, проникновенным, естественным голосом. Нужна была немалая отвага, чтобы так заявить о себе, рискуя остаться не услышанной вообще. Ведь в женской поэзии тех лет доминировали оглушающе громкие, цветаевского разлива голоса. Именно 70-е годы оказались тем временем, когда стихам большой русской поэтессы, как драгоценным винам, настал тот самый черед, о котором она когда-то мечтала. Думаю, что пришлись они ко времени еще и потому, что не только отвечали возросшему культурному уровню массового читателя, но и были острой приправой к вялотекущему и внешне очень спокойному времени. На фоне этих поэтесс, часто, как и у Цветаевой, тоже с истерическим надрывом, стихи такого естественного звучания, как у Любови Турбиной, рисковали просто потеряться. Но этого не случилось. К тому времени уже уверенно существовала ниша «тихой» поэзии. Она не воевала с громкоголосой, а просто существовала, поддерживаемая любовью своих верных и тоже многочисленных читателей. Одним из ее мэтров был московский поэт Владимир Соколов, а в белорусской литературе – Михась Стрельцов. Дружба с обоими, а с последним особенно, была для Любови Турбиной тоже очень значима. До сих пор в ее книгах наряду со стихами, посвященными Михасю Стрельцову, присутствуют и переводы этого тонкого и проникновенного лирика, пожалуй, наиболее убедительно отразившего белорусскую ментальность. Думаю, что в значительной мере именно эта белорусская ментальность – от Богдановича до Стрельцова – и оказала определяющее влияние на тип творчества Любови Турбиной. Точнее, она оказалась близка типу ее собственной личности.

Сегодня часто помогает по-новому прочитать уже, казалось бы, давно известного поэта интернет. Я стал понемногу вывешивать стихи Любови Турбиной на портале стихи.ру. Через некоторое время обнаружил, что каждое стихотворение начало жить своей жизнью. В книге стихотворение невольно соотносится с другими, создавая некий коллективный образ-впечатление. А на интернет-страничке каждое самостоятельно, независимо и в итоге оказывается гораздо значительнее своего книжного варианта. Поэтому, когда начали появляться отзывы ее друзей, удивленных, какие хорошие стихи она начала писать, Люба даже немного расстроилась: стихи-то старые! Давно напечатанные в давно подаренных книжках! Но дело в том, что интернет помог прочитать по-новому, с большим вниманием к каждой строке. И когда редакторы поэтических журналов стенают, что поэзия погибает, никто не читает стихов, они фиксируют только то, что не читают их журналы. Стихи сейчас не только по-прежнему пишут в громадных количествах, но и читают так же интенсивно и заинтересованно, как и раньше.

Помню, как мой старший товарищ Владимир Бурич поставил в своей первой книге домашний адрес и радовался каждому полученному письму. Теперь его интернет-страничку веду я и радуюсь, что поток читателей не ослабевает. Так же не слабеет и поток читателей Любови Турбиной. Еще при первом знакомстве с ее творчеством я обратил внимание на то, что Любовь Турбина никогда не открывает книгу лучшим стихотворением. Эту традицию она сохранила и во всех последующих книгах. Только понемногу вчитываясь, понимаешь, что автор – сознательный и принципиальный противник «первого впечатления». Застенчивая гордость не позволяет выдавать самое дорогое случайному и поверхностному взгляду. Из этого чисто человеческого качества вырастает формальное свойство большинства ее стихов: ничего бьющего на эффект – ни лобовых метафор, ни ударных концовок. Содержание равномерно распределяется по всей площади стихотворения. Каждая строфа нагружена одинаково и равно значительна. Посылки и выводы почти не акцентируются, по большей части вообще отсутствуют. Поэт доверяет читателю: сам справится, разберется, дойдет до подтекста.

Характерно в этом отношении стихотворение «Кривым переулком». Героиня опускается под гору и опять поднимается, и за это время собор, находившийся справа, оказывается, естественно, «по левую руку». Больше ничего не происходит. И происходит очень многое: уже другой человек оказался на вершине, нашел в себе силы преодолеть подъем. И не только его. Так незначительные изменения картины внешнего мира становятся в ее стихах знаками душевных событий.

Но у Турбиной обнаруживается и обратная связь: от тончайших душевных переживаний – к событиям мира. «Пригублена чаша, где счастья и боли…» – одно из лучших стихотворений такого плана. Война, даже если она и не задела человека непосредственно, все равно достает его и сегодня, лишая если не жизни, то счастья, полноты воплощения. Трудно назвать другого поэта, у которого эта мысль была бы выражена так глубоко лично. Пожалуй, можно вспомнить имя белорусской поэтессы Таисы Бондарь, тоже отважившейся родиться «под пули, под бомбы», но у нее эта тема поднята до уровня цветаевского трагизма. У Любови Турбиной – другая тональность, проникновенно-интимная, домашняя. И от этого, возможно, более ранящая – как не имеющая возможности изжить боль в открытом и громком проявлении чувства.

Именно эта личная, интимная интонация подкупает почти во всех ее стихотворениях и помогает преодолеть соблазн буквального и поверхностного прочтения. Помогает понять, где внешнее, только намекает о внутреннем – прямого и грубого прикосновения оно не выдержало бы, а где внутреннее, не тыкая пальцем, указывает на внешнее. Иногда это все происходит одновременно, как, например, в стихотворении «Набросок»:

Я к двери нетвердо, с заминкой,

Приблизилась, но не вошла.

Круги разошлись

от пластинки,

Царапнула сердце игла.

Остался и точный и ложный

Набросок – поплачь и порви –

Той самой, одной, невозможной

Исполнившейся любви.

Всего лишь восемь строк «о свойствах страсти». Но за ними целая жизнь, которой будет тесновато и в романе. Такая весомость поэтических строк – свидетельство сближения прозы и поэзии, происходящей в наше время. У Турбиной это сближение происходит в рамках классического стиха – за счет возрастания роли подтекста, углубления психологизма. В сущности, ее поэтические книги – повести о жизни, где каждое стихотворение как главка. Читатель невольно соотносит и свою жизнь с жизнью поэта, которая и ему часто представляется странной и в которой он тоже многого не понимает.

По вечерам я прячусь в ванной,

Одежды тесные снимая.

Жизнь представляется мне

странной –

Я многого не понимаю.

Исчезли прежние порывы,

Погас маяк – не видно цели,

Душа, как море в час отлива,

Свои зализывает мели.

Очень часто многого не понимающий поэт вызывает большую симпатию, чем готовый всё понять и объяснить. Тем более что тайна мира не убывает, она то заслоняется обыденностью, то снова является во всей своей непостижимости. Жить с тайной – с явным и законным присутствием непонятного в жизни – современному человеку все еще трудно. Он то бросается в религию, кардинально упрощающую, оптимизирующую картину мира – прячущую тайну от человека, – то в философию, до предела усложняющую мир и в этой сложности прячущую уже человека от тайны, то в какой-нибудь «изм», в свою очередь предлагающий какое-нибудь очередное спасительное решение. Ну и, конечно, для женщин – и не только для них – остается самый понятный выход – любовь. «Любовь – испытанное средство избегнуть собственного плена» – так заканчивает это стихотворение поэтесса.

Любовь Турбина менее всего сторонник «поэзии без слов», которая лишена точности, отлитости, где все взволнованно-приблизительно, избыточно, призвано лишь наметить движение некоего потока переживаний. С такой поэзией, сугубо женской по определению, у Любови Турбиной очень мало общего. Ведь эта поэзия исключает себя из того культурного космоса, в котором живет сегодня душа современного думающего человека. «Посланник Гермеса в крылатых сандальях» – так сказать о прогулочном катере, летящем, как на крыльях, на веерах воды, может только человек, для которого греческие мифы такая же реальность, как и готовые взорвать себя и весь этот мир шахидки. Присутствие культуры – то есть того, что сохраняет человека в процессе цивилизации, который есть не что иное, как шараханье из одной крайности в другую (синусоида – единственная линия движения вообще), – всегда ощутимо в ее стихотворениях. И культура, в сущности, – это именно ось икс, которую постоянно пересекает синусоида, продляя ее в бесконечность.

Музыкальность, свежесть и изящество метафор, точность мысли, пластика, психологизм – всеми этими качествами мягко и ненавязчиво очаровывают читателя стихотворения Любови Турбиной. Но все эти качества существуют не порознь, не сами по себе, но сплавленные личным и непридуманным чувством, которое естественно и органично соединяет все компоненты таланта. И тогда появляются такие строки:

Мимо пролетают – тени

не спугнут –

Бабочки мгновений, ласточки

минут.

Пробегают мыши серые ночей:

Шум дождя по крыше, шорох

у печей.

Днями электрички стороной

гудят,

Липою в июле пахнет тихий

сад.

Грохотом осыплет редкий

самолет,

Серебристый в синем –

в синем – исчезает год.

Только с каждым летом выше

из травы

Светлый одуванчик детской

головы.

Стебель-тонконожка

с розовым сачком

Бегает за каждым легким

мотыльком.

Главное – а дети тут мудрее

нас –

Происходит в мире именно

сейчас.

В этих строках и трогающее ощущение самой подлинной жизни, ее шероховатых мгновений, и грусть об улетающем времени. Стихотворение движется быстро, но ничего не теряет, осторожно отмечая изгибы мысли и одновременно стараясь ничего не упустить из ликующего разнообразия мира.

Цвет, звук, запах, прикосновение – почти в каждом стихотворении Турбина трогает эти клавиши, создавая эффект какого-то цепкого, чисто женского присутствия в мире, максимально убеждающей реальности, праздничности бытия. Эта праздничность невольно смягчает трагедию непонимания, отчужденности, боль неразделенной любви. Постоянное присутствие видимой, слышимой, осязаемой реальности снимает остроту субъективных переживаний, помогает дать им форму, меру, трезвую оценку, помогает отделиться от них, освободиться.

Слабое, но упорное противостояние брутальности мира демонстрируют все 15 книг поэта. И особенно последние.

Любовь Турбина верит в силу и правоту слабости – зеленой травы и поэтического слова.