Я не гениален, нет у меня избытка сил, сказал о себе Смеляков. Фото из книги Ярослава Смелякова «Стихотворения и поэмы»
«Знаете, какое мое любимое стихотворение у Ярослава Смелякова?» – спросил подругу простой советский студент. И прочел ей строчки про девочку Лиду. Вы, конечно, помните этот эпизод из комедии «Операция «Ы» и другие приключения Шурика». А вот пришедший со смены слесарь-работяга мог бы процитировать жене из Смелякова вот это:
В газете каждой их ругают
весьма умело и умно,
тех человеков, что играют,
придя с работы, в домино.
А я люблю с хорошей злостью
в июньском садике, в углу,
стучать той самой черной
костью
по деревянному столу.
(…)
За агитацию – спасибо!
Но ведь, мозгами шевеля,
не так-то просто сделать
«рыбу»
или отрезать два «дупля».
И пошел бы стучать в домино... Очень демократичный писатель Смеляков. «Не обзывай меня бездельником, знаешь, какое мое самое любимое стихотворение у Ярослава Смелякова?» – спросил однажды подругу ежедневный завсегдатай литературных сайтов. И процитировал ей:
Я не о тех золотоглавых
певцах отеческой земли,
что пили всласть из чаши
славы
и в антологии вошли.
И не о тех полузаметных
свидетелях прошедших лет,
что все же на листах газетных
оставили свой слабый след.
Хочу сказать, хотя бы сжато,
о тех, что, тщанью вопреки,
так и ушли, не напечатав
одной-единственной строки.
В поселках и на полустанках
они – средь шумной толчеи –
писали на служебных бланках
стихотворения свои.
(…)
Всех бедных братьев, что
к потомкам
не проложили торный путь,
считаю долгом пусть негромко,
но благодарно помянуть.
Ведь музы Пушкина и Блока,
найдя подвал или чердак,
их посещали ненароком,
к ним забегали просто так.
Их лбов таинственно касались,
дарили две минуты им
и, улыбнувшись, возвращались
назад, к властителям своим.
Но – стоп! Если в первых двух случаях – со слесарем и со студентом – у женщин были все основания пропустить мимо ушей лукавые уверения своих спутников, то подруга завсегдатая литературных сайтов остаться равнодушной просто не имела права. Ведь стихотворение о графоманах изумительно хорошо, а заключительные две строфы – просто гениальны. Ей-богу, Смеляков что-то перепутал: не графоманов, а его самого коснулись музы Пушкина и Блока. Нигде я у него не встречал такой тонкой поэтической ткани. Даже в его вершинной вещи, в одном из лучших, может, стихотворений века – в «Манон Леско» – такого нет. Кстати, вот и сама «Манон», как же без нее, когда говоришь о Смелякове:
Много лет и много дней назад
жил в зеленой Франции аббат.
Он великим сердцеведом был.
Слушая, как пели соловьи,
он, смеясь и плача, сочинил
золотую книгу о любви.
(…)
Издавались книги про литье,
книги об уральском чугуне,
а любовь и вестники ее
оставались как-то в стороне.
В лавке букиниста-москвича
все-таки попался мне аббат,
между штабелями кирпича
рельсами и трубами зажат.
С той поры, куда мы ни пойдем,
оглянуться стоило назад, –
в одеянье стареньком своем
всюду нам сопутствовал
аббат.
(…)
Зазвенит, заплещет телефон,
в утреннем ныряя серебре.
И услышит новая Манон
голос кавалера де Грие.
Женская смеется голова,
принимая счастие и пыл...
Эти сумасшедшие слова
я тебе когда-то говорил.
И опять сквозь русский
снегопад
горько улыбается аббат.
Осталось не так уж много его вещей, которые сегодня можно перечитывать. «Что делать? Я не гениален, нет у меня избытка сил», – написал Смеляков сам о себе. Он, конечно, ошибался: был талант, был избыток сил, но были также обстоятельства, не слишком-то способствующие литературному творчеству. У поэта Игоря Шкляревского есть стихотворение, в нем много сказано.
В клуб не придет Ярослав
Смеляков,
Вечная вышла ему отлучка.
Только звездочки над стихом
Взошли, как лагерная
колючка.
Десять лет он в бараке мерз,
Двадцать лет согревался
водкой.
Черные скулы, орлиный нос
Долу язык повисает плеткой.
(…)
Игорь – князь между двух берез,
А Ярослав – как струна
со стоном –
Между свободою и законом
Ночью сердце разорвалось.
И приняла его стылая твердь,
Наших падений и взлетов
основа.
Тяжкая жизнь и легкая смерть
Время, раба твоего –
Смелякова.
Да, было всякое... Но вот – живой и даже прогуливается без конвоя, и вдруг перед взглядом вовсе не та глянцевая картинка, с которой сошла его девочка Лида, а хмурые женщины на тяжелых дорожных работах. И после всех ужасов, им пережитых, ему все-таки хватает души, чтоб ощутить это как собственное унижение и произнести:
А я бочком и виновато
и спотыкаясь на ходу
сквозь эти женские лопаты,
как сквозь шпицрутены, иду.
комментарии(0)