Владимир Микушевич
|
|
Избавившийся от печати плебейства Владимир Попов. Фото Николая Милешкина |
Лирический герой Попова все время куда-то едет, и пригородная электричка с ним неразлучна. Электрички у Попова странно ведут себя: они скачут и ржут. В этом раскрывается их тайна. Электричка у Попова – современная автоматизированная копия Пегаса. На таком Пегасе герой Владимира Николаевича едет в незнаемое, как сказал бы Маяковский. Сразу же выясняется, куда он едет. Это ЦДЛ: «Центральный дом литераторов –/ двуликий Янус:/ одним лицом на одну улицу,/ вторым смотрит на другую».
ЦДЛ, оказывается, место таинственное. Это к нему относится «бесподобный танец мотыльков»: «волшебный сказочный театр, билет в который невозможно купить ни за какие деньги». В этом театре имена хорошо известных литераторов превращаются в магические заклинания: «Тяжелый, словно Каменный Гость,/ протопал, звеня славой, Юрий Кузнецов/ и растворился во мраке». Тут же: «вечно юная Юнна Мориц,/ похожая на молодую/ Бабу Ягу.// Петр Вегин,/ тощий до звона:/ «Главный скелет Советского Союза».
Главная особенность этого волшебного театра – то, что там живые встречаются с мертвыми. Вспоминаются «Дуинские элегии» Рильке: «Ангелы, слышал я, часто не знают и вовсе,/ где живые, где мертвые» (перевод мой. – В.М.). То же самое и здесь. Одна из книг Владимира Попова называется «Плебейские песни»: «В Большом зале/ шел юбилей./ На сцене сидели и возлежали/ литературные патриции». А лирический герой Попова откровенно причисляет себя к плебеям: «Я легкомысленно посмеивался/ и только сейчас понял,/ что выгляжу в глазах Тарковского/ совершенным плебеем». Но такое плебейство не безнадежно: «Арсений Александрович краем глаза/ наблюдал за моими манипуляциями./ Мне кажется, он остался доволен/ и снял с меня печать плебейства».
Такое снятие печати напоминает посвящение в рыцари, и, несомненно, оно определило дальнейшую жизнь и поэзию Владимира Попова. Он отмежевывался от казенного патрицианства и напускной элитарности, от дочки олигарха, у которой «Ирина-поэтесса по пятницам по дому убиралась». Ему ближе «безногий инвалид на самодельной коляске», а такое плебейство в наше время своего рода аристократизм: «Он уже отъехал далеко/ к дому спекулянтов Мартыновых, –/ обернулся и крикнул:/ – Где наша!/ И ему ответили хором:/ – …не пропадала!»
А вот еще персонаж этой стихопрозы: «Весь в наколках!/ На одном боку Горбачев наколот,/ на другом Ельцин выколот./ В одном глазу желтый огонь,/ в другом глазу красный огонь./ А зеленый отсутствует». Очевидно, это огни светофора, электричка Попова тормозит на ходу, так как идет на тот свет. Но, садясь на пригородную электричку, покупаешь обратный билет: от самого себя не уедешь. Это безысходность, но и бессмертие. И в малаховской библиотеке над оврагом, где поэт множество раз выступал, если пристально присмотреться, увидишь Владимира Попова на его любимом месте у двери, а дверь – туда и обратно.
Владимир Попов. Из цикла «Песни сверчка»
*
Как богомольцы,
стоят стога
у стен монастыря.
*
Проехал старьевщик –
увез мое детство
под звуки
глиняной свистульки.
*
Словно у женщин,
глаза озер
темнеют к вечеру.
*
Ребенок собирает
листья, шишки, камешки –
дорога дальняя,
все в жизни пригодится.
*
Дома стоят лицом к дороге –
смотрят крестьянскими
глазами
на уходящий мир.
*
Бродячая собака
лакает из лужи
темную воду осени.
*
Огни прошедших лет
мерцают
на краю Вселенной.
*
Северным летом
заря с зарею сходятся,
словно девки
в красных платках.
*
В подземном переходе
лодочка-ладонь
нищенски
плывет
против течения.
*
Бабье лето…
Душа восходит
до третьего неба.
*
Оставляю корочку
на столе…
Придет мышонок,
погрызет-погрызет,
да и мне оставит.
* * *
Старуха вечером выходит
на крыльцо,
когда уже темнеет понемногу.
Старуха в горсть берет
свое лицо
и долго-долго смотрит
на дорогу.
Такая осень в выцветших
глазах!
Такой покой царит
в лице усталом,
как будто время
сдвинулось назад,
как будто снова молодость
настала.
И странно мне, что знаю
наперед
все то, что болью в сердце
отзовется:
еще немного времени
пройдет,
она – земная – с вечностью
сольется.
1976
комментарии(0)