На тот свет – и обратно

Избавившийся от печати плебейства Владимир Попов.  Фото Николая Милешкина

Лирический герой Попова все время куда-то едет, и пригородная электричка с ним неразлучна. Электрички у Попова странно ведут себя: они скачут и ржут. В этом раскрывается их тайна. Электричка у Попова – современная автоматизированная копия Пегаса. На таком Пегасе герой Владимира Николаевича едет в незнаемое, как сказал бы Маяковский. Сразу же выясняется, куда он едет. Это ЦДЛ: «Центральный дом литераторов –/ двуликий Янус:/ одним лицом на одну улицу,/ вторым смотрит на другую».

ЦДЛ, оказывается, место таинственное. Это к нему относится «бесподобный танец мотыльков»: «волшебный сказочный театр, билет в который невозможно купить ни за какие деньги». В этом театре имена хорошо известных литераторов превращаются в магические заклинания: «Тяжелый, словно Каменный Гость,/ протопал, звеня славой, Юрий Кузнецов/ и растворился во мраке». Тут же: «вечно юная Юнна Мориц,/ похожая на молодую/ Бабу Ягу.// Петр Вегин,/ тощий до звона:/ «Главный скелет Советского Союза».

Главная особенность этого волшебного театра – то, что там живые встречаются с мертвыми. Вспоминаются «Дуинские элегии» Рильке: «Ангелы, слышал я, часто не знают и вовсе,/ где живые, где мертвые» (перевод мой. – В.М.). То же самое и здесь. Одна из книг Владимира Попова называется «Плебейские песни»: «В Большом зале/ шел юбилей./ На сцене сидели и возлежали/ литературные патриции». А лирический герой Попова откровенно причисляет себя к плебеям: «Я легкомысленно посмеивался/ и только сейчас понял,/ что выгляжу в глазах Тарковского/ совершенным плебеем». Но такое плебейство не безнадежно: «Арсений Александрович краем глаза/ наблюдал за моими манипуляциями./ Мне кажется, он остался доволен/ и снял с меня печать плебейства».

Такое снятие печати напоминает посвящение в рыцари, и, несомненно, оно определило дальнейшую жизнь и поэзию Владимира Попова. Он отмежевывался от казенного патрицианства и напускной элитарности, от дочки олигарха, у которой «Ирина-поэтесса по пятницам по дому убиралась». Ему ближе «безногий инвалид на самодельной коляске», а такое плебейство в наше время своего рода аристократизм: «Он уже отъехал далеко/ к дому спекулянтов Мартыновых, –/ обернулся и крикнул:/ – Где наша!/ И ему ответили хором:/ – …не пропадала!»

А вот еще персонаж этой стихопрозы: «Весь в наколках!/ На одном боку Горбачев наколот,/ на другом Ельцин выколот./ В одном глазу желтый огонь,/ в другом глазу красный огонь./ А зеленый отсутствует». Очевидно, это огни светофора, электричка Попова тормозит на ходу, так как идет на тот свет. Но, садясь на пригородную электричку, покупаешь обратный билет: от самого себя не уедешь. Это безысходность, но и бессмертие. И в малаховской библиотеке над оврагом, где поэт множество раз выступал, если пристально присмотреться, увидишь Владимира Попова на его любимом месте у двери, а дверь – туда и обратно.

Владимир Попов. Из цикла «Песни сверчка»

*

Как богомольцы,

стоят стога

у стен монастыря.

*

Проехал старьевщик –

увез мое детство

под звуки

глиняной свистульки.

*

Словно у женщин,

глаза озер

темнеют к вечеру.

*

Ребенок собирает

листья, шишки, камешки –

дорога дальняя,

все в жизни пригодится.

*

Дома стоят лицом к дороге –

смотрят крестьянскими

глазами

на уходящий мир.

*

Бродячая собака

лакает из лужи

темную воду осени.

*

Огни прошедших лет

мерцают

на краю Вселенной.

*

Северным летом

заря с зарею сходятся,

словно девки

в красных платках.

*

В подземном переходе

лодочка-ладонь

нищенски

плывет

против течения.

*

Бабье лето…

Душа восходит

до третьего неба.

*

Оставляю корочку

на столе…

Придет мышонок,

погрызет-погрызет,

да и мне оставит.

* * *

Старуха вечером выходит

на крыльцо,

когда уже темнеет понемногу.

Старуха в горсть берет

свое лицо

и долго-долго смотрит

на дорогу.

Такая осень в выцветших

глазах!

Такой покой царит

в лице усталом,

как будто время

сдвинулось назад,

как будто снова молодость

настала.

И странно мне, что знаю

наперед

все то, что болью в сердце

отзовется:

еще немного времени

пройдет,

она – земная – с вечностью

сольется.

1976