Сам воздух пел, как будто Азнавур

Черно-белая фотография имеет прямое отношение к концепции сборника. Фото Вячеслава Ковалевича. Иллюстрация из книги

Собственно маркинских стихотворений в книге всего сорок с чем-то – две большие журнальные подборки. Силлабо-тоническое начало, превалирующее в них, воплощается в очень гибких, интонационно и смыслово богатых конструкциях. Маркиной удается найти, кажется, оптимальное сочетание между «высоким» и «бытовым», причем нередко в пределах одной строфы или даже одного развернутого предложения.

По-барбарисьи рассвет

нависает кисло,

держит под розоватой своей

слюдой

ровные, спящие в иле озера

смыслов

с мертвой твоей водой.

Вот еще в том же роде.

Луна была поставлена с трудом,

И в долгом ожидании седом

Игла скользила по ее пластинке

И высекала что-то про l’amour,

Сам воздух пел, как будто

Азнавур,

И нежность удержалась на тростинке.

Вообще «нежность» – одна из главных характеристик этих стихов. Современная нежность, не чуждая иронии и самоиронии, готовая, что называется, ко всему – и к низкому, и к высокому, и к быту, и к Вечности. Не чуждающаяся, где надо, чуть ли не частушечного перебора, накрепко связанного с архетипической русской женственностью:

Ненадетое колечко.

Надоело по уму.

Разыщу я человечка

И с собой его возьму.

Подниму его, отмою,

Буйный нрав его смягчу.

Хорошо, когда нас двое.

Будто едем по лучу.

По-над речкой, по-над кручей,

По земле и по углю.

Он потерян, он горючий.

Да ведь я его люблю.

Анна Маркина. Осветление.– М.: Формаслов, 2021. – 114 с.

Несомненно, в стихах Маркиной очерчиваются контуры самобытного мира. И с этим автора можно поздравить. Каков же этот мир? Он очень герметичен, хрупок. Это какой-то очень девичий мир, полный заимствованных образов и своих собственных трогательных (если смотреть со стороны) фантазий. Ну прямо «Вечерний альбом», несмотря на смелые заявления и образы! Прошлого и будущего здесь на порядок больше, чем настоящего, а индивидуальные ритуалы важнее, чем общепринятые скучные действия. Так же, как писатели и их герои (их тут множество – от толстовской Карениной и контаминированного Чичикова-Хлестакова до Венички) понятнее и дороже реальных людей (в том числе родного отца).

Это мир человека, которому очень не хочется взрослеть. А если приходится, этот процесс всегда очень болезнен и травматичен. Вот, например, как дается вполне традиционный образ птенца, слишком рано выпавшего из гнезда:

Не умеешь охотиться, бродишь

вокруг,

Не умеешь брать крошки

из сетчатых рук.

Только слышишь: сердечно

вздыхают леса,

И растет зверобой, и крадется

лиса.

Как видим, для жителя герметичного, сказочного мира «другие» если не ад, то нечто заведомо подозрительное и потенциально недоброе. Особенно это заметно в «политических» стихах автора (которые без учета данного обстоятельства кажутся несколько наивными). Вроде как автор хлопочет о некоей общественной институции, подвергаемой насилию «других», а на самом-то деле все о себе и своем хрустальном мире.

Вырастая откуда-то с самого

дна,

по кирпичику тянется в небо

стена.

И мой медленный край,

как ребенок больной,

все стоит, полуголый, за этой

стеной.

Так вот: какова необходимость концептуализации всего трогательно и болезненно переживаемого в таком мире? Не прячется ли лирическая героиня за интересными фото? Не опасается ли она выйти с читателем один на один на пустую, лишенную любых декораций сцену?

Очевидно, по концептуальной задумке «Осветление» должно пониматься как процесс автотерапии: избавиться от себя «черненького», стать «беленьким». Но проблема в том, что «осветлившись» можно исчезнуть вообще, слиться с белым листом бумаги. Для хрупкого полудетского мира этих стихов всякое движение едва ли не губительно. В общем, не надо осветлять ни корни, ни крону мира, явленного нам в книге Анны Маркиной. Пусть остается таким, как есть – сложным, полным «теней»-умолчаний – потому и интересным для читателя.