Здравствуй, Карлсон, извиняюсь, что по фамилии

Неразлучные два приятеля-малыша. Кадр из мультфильма «Малыш и Карлсон». 1968

* * *

На исходе гранаты, винтовки давно молчат.

Впрочем, это еще не значит – пора сдаваться.

Команданте обводит взглядом своих волчат –

Так и хочется приголубить и поворчать,

Половине из них едва исполнилось двадцать.

Насторожены уши – какой прозвучит приказ?

Лихо щелкают башмаки на подошве хлипкой.

У Энрике от нервов подергивается глаз,

У Рамона братишка закончил четвертый класс,

У Фернандо всегда под боком футляр со скрипкой.

Взять бы эту планету и заново заселить

Вот такими юнцами с вечной занозой в сердце.

Это те, кто остался, отборная соль земли,

А еще кардамон, и гвоздика, и базилик,

И две-три щепотки едчайшего в мире перца.

По-хорошему, здесь полагается изложить

В четырех строфах биографию всех героев.

Мол, Энрике расстрелян, Фернандо остался жив –

Он штудирует Мао, не переносит лжи,

Пишет музыку, плохо выбрит и не устроен.

Рассказал бы охотно, да только не знаю сам,

Кто погибнет сейчас, кто станет отцом и мужем.

Я сжимаю винтовку, двадцатилетний пацан,

А за окнами жарит солнце, летит пыльца…

Команданте молчит. И город молчит снаружи.

Ханс

В черном глянце железной кожи отражается мир окрестный,

Тонну свежего антрацита можешь запросто проглотить.

Гулко ноют твои колеса – невозможно стоять на месте!

Не для станций и полустанков предназначен локомотив.

От Мангейма до Дюссельдорфа по прямой километров триста.

Если хочешь размять суставы, это самый удобный шанс.

Ты несешься без остановок, направляемый машинистом.

Машиниста зовут Йоханнес, но для близких, конечно, Ханс.

Он не то чтобы так уж нужен, не играет особой роли,

Без него бы, наверно, было интереснее во сто крат.

Вот бы мчаться себе часами, игнорируя все перроны!

Жаль, что глупые пассажиры тут же схватятся за стоп-кран.

Прочь – от вечной вокзальной давки, разговоров пустопорожних,

Чемоданов, плевков, тележек, документов и папирос!

В жарком сердце пылает уголь, мерно ходят тугие поршни,

Мир, катящийся под колеса, бесконечен и очень прост.

А в кабине кипит сраженье, Ханс ворочает рычагами –

Слишком быстро на горизонте появляется Дюссельдорф.

Зубы, стиснутые до боли... Пот, стекающий ручейками…

Если скорость сейчас не сбавить, будет много сирот и вдов.

Он-то знает, что зверю в радость бросить к черту любые рельсы

И рвануться навстречу воле, шкуры собственной не щадя.

Хансу даже подумать страшно, что случится с составом, если

Подопечный его помчится по проспектам и площадям.

На проклятого машиниста огрызаясь белесым паром,

Ты вползаешь на брюхе в город, как положено, точно в срок.

И спускаются из вагонов одиночками и по парам

Полусонные пассажиры, возвращенные в свой мирок –

В этот гомон и дым вокзала, в городской ежедневный хаос,

К поцелуям, обидам, встречам, буйству вывесок и витрин…

Я беру чемодан покрепче, благодарно кивая Хансу –

Не тому, что сидит в кабине, а тому, что живет внутри.

* * *

Здравствуй, Карлсон, извиняюсь, что по фамилии,

Просто имени ты ни разу не оглашал.

Мы с тобою когда-то были такие милые –

Неразлучные два приятеля-малыша.

Ты постарше, потяжелее и понахальнее,

Знал, как выбесить педагогов и грузных дам.

Помню, дома всегда ругали тебя и хаяли

За немедленно воцаряющийся бедлам.

Облака проплывали мимо, и птицы пели нам,

Мы по крышам шлялись с обеда и допоздна.

Сколько лет я тебя не видел, дружок с пропеллером,

Не подсчитывай, ничего не желаю знать!

Ощущение, будто мир мой не то что рушится,

Но кренится, как замирающая юла.

Если честно, мне твоего не хватает мужества

Рассмеяться вслух – житейские, мол, дела!

Все ли лучшее мной замечено, взято, прожито?

Как ни бейся, а не получится просчитать.

Я не знаю, зачем пишу тебе, все равно же ты

Эти письма не удосужишься прочитать.

Может быть, ты уже давно перебрался в Данию,

Может, стал теперь завсегдатаем датских крыш.

Ни о чем не прошу, но если ты вдруг когда-нибудь...

Сванте Свантесон (перечеркнуто).

Твой Малыш.