Мобильники вспыхивают рыбьими голосами

Разъярится ли море оскаливая сушу? Иван Айвазовский. Керчь. 1839. Оренбургский областной музей изобразительных искусств

Запомнилось чтение стихов Ирины Ермаковой на вечере памяти Владимира Герцика. Она читала не свои стихи, а хокку покойного поэта. Это было стихотворение о бабочке. Казалось, что вся она превратилась в этот парящий свет, в это трепетание крылышек, в хрупкую летящую нежность. Думается, что и истоки, происхождение поэтического слова самой Ирины Ермаковой как раз в этом тонком чувствовании, балансировании, ощущении на грани, почти что перерождении в те стихии, которые она вызывает и колышет. Прежде всего это стихия любимого ею моря, сопровождавшая ее с самого детства, которой пропитаны многие из ее стихотворений: «разъярится ли море оскаливая сушу?// а бакланы чайки расхаживают по пляжу/ их мобильники вспыхивают рыбьими голосами/ толпы чуд глубоководных спешат наружу/ в пене прибойной визг пальба дискотека/ восхищенье в чернилах зрачков фейерверки»; «дико и пусто на длинном пляже,/ сдернешь панамку, и кажется, не до-/ бежишь,/ споткнешься, волна размажет,/ и вдруг взлетаешь – так близко небо». Бытовые реалии – фейерверки, мобильники, дискотека как бы заземляют, показывают, что перед нами простой человек, и в то же время это не простые мобильники, они «вспыхивают рыбьими голосами», и дискотека, пальба – тоже не простые, они творятся внутри прибоя: только поэт с обостренным слухом может различить и описать этот непередаваемый оркестр. Красота моря равна его могуществу, оно может размазать и уничтожить тебя, а может поднять к другой стихии, к небу.

Ирина Ермакова. Легче легкого. Книга стихов.– М.: Воймега; Ростов н/Д : Prosodia, 2021. – 80 с. (Серия «Действующие лица»).

Вообще вся новая книга – неспешная, философская или, лучше сказать, углубленно-созерцательная. Важную роль у Ирины всегда играет ритм, который каждый раз диктуется «кардиограммой» переживания, в зависимости от этого стихотворение лепится в традициях силлаботоники, верлибром или гетероморфным стихом. Это и котел гражданских чувств, и знобкое переживание явлений природы, как в японской, китайской традиции, это уловление сложных психологических состояний, близкое к поэтике Рильке: «возможно всё мой свет пока горит холодная река/ и каждый отблеск жжет как жалость и медлит шар/ с огнем внутри/ секунда красная осталась: стой солнце стой! гори гори». Книга еще больше, чем предыдущие, погружает в «странные» состояния, где порой преходящее и вечное сплетаются в единый клубок – перетекают и возвращаются в себя, на круги своя, как лента Мебиуса, как бутылка Клейна, как инь и ян. Таким же образом и бытие сочленяется с небытием: «Так же, как сто лет назад, и так же/ Как через сто лет сидеть тут будешь/ В той же красной майке, мокрых кедах/ Что нам до того, что нас на свете/ Нет давным-давно – да вот он, воздух/ Блеск ночной, невидимые горы/ Мерный гул, распахнутая воля/ Значит, мы сидим с тобой на гальке/ Над осенней мглой, бегущей с моря/ Смотрим в воду черную живую/ Навсегда обнявшись. Навсегда».