В клетке собственного «я»

И вышел в облака… Фото Евгения Никитина

Стихи Глеба Шульпякова – это прежде всего попытка взглянуть на себя со стороны через окружающий мир и вещи, его населяющие, войти в этот мир и обосноваться в нем. Вот почему он просто немыслим без ландшафта и собственного дома где-нибудь на краю Вселенной (кстати, он у него есть на Валдае), и над всем этим – космос огромный, непостижимый, но равнозначный жизни, потому что человек – это тот же космос.

Звездное небо над головой Глеб способен увести в горницу в ненастную погоду и размышлять о нем, отогреваясь у растопленной печки. По сути, Глеб Шульпяков – отшельник, волк-одиночка, оторвавшийся от стаи. И если его прозаическая ипостась влечет его в мир (Глеб – путешественник и повидал немало, желание увидеть как можно больше вполне естественно для прозаика), то поэтический мир требует уединения. Начав, в общем-то, с довольно открытых стихов, Глеб все более усложнялся. Книга стихов «Белый человек», изданная к 50-летию автора, дает развернутую ретроспективу поэтического пути.

Обретение собственного голоса – процесс долгий и сложный, да и обретают его единицы. Тем интересней проследить, как из поэта Москвы и Подмосковья полуурбанистического направления Шульпяков перерождается в поэта, который этот город и комфорт, с ним связанный, стремится покинуть и зажить простой, подчас трудной мужицкой жизнью. А жизнь эта не чурается топора и пилы, она заставляет прежде всего ценить время, планировать каждый час. Из той же породы Михаил Тарковский. Обычно все происходит иначе, движение творчески одаренных личностей от периферии к центру. Но Глеб-то четко уяснил, что в России центр – на периферии. Чем меньше информации получает мозг, тем сильнее работает воображение. Поэта точит творческая мысль, но какое-то звено выпадает. Поколол дрова, поговорил с соседом, заварил чай, совсем забыл о первоначальных планах. Вдруг стук в дверь – никого. Вспышка – вот оно! Все сошлось, все звенья на месте, садись и пиши. Хотя стихи Шульпякова состоят порой из разномастного, далеко отстоящего друг от друга материала. Примерно так мне представляется механика написания стихов Глебом, которая в соединении звеньев переходит в органику.

Тут мне вспомнилось изложение принципа написания стихов Санжаром Янышевым: «Нужно образно и словесно как можно дальше уходить от темы, но, уходя от нее, возвращаться к ней уже абсолютно обновленным». «Так пел я, пел и умирал. И умирал, и возвращался к ее рукам, как бумеранг, и – сколько помнится – прощался», – примерно по такой поэтической формуле Пастернака… Не чужд ей и Глеб.

Надежда Яковлевна Мандельштам писала: «Поэт с резко выраженными этапами осужден на то, что читатели, освоившись с одним периодом, не примут другого». И хотя в стихах Шульпякова первая строка никогда не знает, чем закончит последняя, стихи в сборнике «Белый Человек» – это развернутый свиток из одного времени в другое. В каждом поэт узнаваем, если и есть деление, то это лишь в названии сборников, включенных в главную итоговую книгу. Читая ее, видно, как, начиная с больших новеллистических форм, Глеб становится все более лапидарен, преодолевая груз прозаического наследства.

Индивидуальный стиль его формируется где-то к сборнику «Письма Якубу». По аналогии с Бродским – «Письма римскому другу», но тут письма птице, попугаю с библейским именем Иаков. Почему птице? Потому что так, видимо, писать вернее, размышляя о мире, думая о птице в клетке, и еще потому, что куда бы человек ни ехал, клетку своего «я» – своего «первородства» – ему (по признанию автора книги-эссе «С запада на восток») приходится тащить с собой. Из этой клетки никуда не денешься, не сбежишь. Все, что написано до этого, безусловно, имеет свою ценность: «CAMDEN TOWN», «Запах вишни» и особенно «На старом кладбище в Коломенском», стихи значимые.

Но о чем я хочу сказать? Знавал я одного редактора, его аргументы и основной довод заключался в реплике:

– Да ведь это уже было!

– Да ведь все уже было, – встречно ответствовал я.

– Все, да не все – это как сказать, по-новому, даже вечная рифма «кровь – любовь» в ином контексте может прозвучать совсем свежо.

Подлинный поэт идет всегда чуть-чуть с опережением от остальной поэтической массы, будь то в усвоении новых языковых кодов, в улавливании трансформации языка или в построении строфики. Темы-то у нас одни и те же. Главное – не повторяться.

Глеб Шульпяков. Белый человек: избранные и новые стихотворения.– М.: Время, 2021. – 100 с. (Поэтическая библиотека).

такой-то век, такой-то год

– такого-то денька

и вроде бы ни капли в рот,

а вышел в облака

слепил из перистых суму

и посох кучевых

и если б сделал по уму –

остался бы в живых

(Пунктуация авторская)

Стихотворение единственное в своем роде. (Так еще никто не писал, ну, пожалуй, за исключением Георгия Иванова: «мертвый проснется в могиле»...) О чем оно? Сожаление о жизни, которую упустил, растерял, в результате умер? Сожаление героя, который живет одновременно на земле и на небе? Сожаление сгустка мысли о жизни через смерть. Вот и великий Костомаров писал: «Большинство людей умирает спокойно потому, что так же мало понимают, что с ними делается в эту минуту, как мало понимали, что они делали до этой минуты». Стихотворение по форме напоминает недописанную фреску пунктуацией, неправильностью построения фразы – посох кучевых (правильно – посох из кучевых). Здесь это совершенно неважно, все работает на мысль, на удержание ее. В этой недописанности и заключен основной нерв стихотворения. К мгновенности выражения автор пришел через долгие размышления о важности каждого действия и неслучайности последствий. Дальше именно за этим стихотворением о бренности бытия следует стихотворение, воспевающее жизнь, два четверостишия о хрупкости существования:

лопухи ли папоротник рыжий

или безымянною травой –

ночью дождь ощупывает крыши

проверяет, есть ли кто живой

– мой сверчок цикадами

разбужен

мирт ли, кипарис, одна душа

беззастенчив он и безоружен.

и поет на кончике ковша.

Пунктуация автора, который, пренебрегая нормами русского языка, как бы заявляет нам: язык – я и есмь. Правильно не как надо, а как чувствуется. В этой непосредственности восприятия и есть новизна в нашей литературе поэта Глеба Шульпякова, его обретение голоса, к которому он шел непростой дорогой длиной в 50 лет.