Гололед, снегопад, мотобол

Неужели – опять зима? Да ведь она была у нас в прошлом году. Фото Евгения Лесина

Книгой Сергея Кулле «Так и все относительно в мире» издательство «Виртуальная галерея» продолжило публикацию неофициальной советской поэзии. До нее увидели свет сборники Сатуновского, Оболдуева, Благининой, Пулькина и других интересных авторов. Сергей Кулле (1936–1984) стоит у истоков русского верлибра. Его аккуратная, сдержанная речь вводит нас в богатый внутренний мир, где важно буквально все – и вещи, и слова, и звук, и движение мысли, и настроение. Где улыбка соседствует с романтическим настроем души, с открытостью к пространству культуры и географии.

Филолог по образованию (окончил университет в городе на Неве), он проработал всю жизнь в многотиражке «Кадры приборостроения». Практически нигде не печатался: в официальных советских изданиях было опубликовано четыре стихотворения, в двух публикациях в тамиздате – еще семь, что, конечно, мелочь. Поэт принадлежал к так называемой «филологической школе», в которую также входили Виноградов, Уфлянд, Еремин.

В новой книге впервые полностью публикуется подготовленный Кулле свод стихотворений (до этого появлялись только его фрагменты), а также другие стихи и прозаические кусочки.

Читая нашего автора, мы видим, что у него есть своя особая интонация, своя поступь. Лирический герой сдержан во всем: в речах и поступках, в эмоциях и в суждениях. В поэзии Кулле, по его же собственным словам, нет нескромностей, он не пишет о любви и войне, не пытается что-то ниспровергнуть – аффекты, сильные чувства явно не интересуют поэта. Если вспомнить атмосферу 1960-х, многословие Евтушенко и Вознесенского, лирический захлеб и идеологическую болтовню, то на фоне всего этого тексты Кулле – образец аскезы.

Нет, конечно, он не предстает перед читателем монахом-отшельником, но в самой его поэтической поступи угадывается что-то от возлюбленного анахорета: каждая строчка как бы ограничивает себя и напоминает нам, что поэзия – не манная каша.

В его поэзии – «…вьюги, сугробы, туманы./ Гололед, снегопад, мотобол». И еще: «Эту книжечку наискосок пересекает лыжня».

Кулле очень внимателен к предметам, они входят в стихи. Да и сами слова – тоже имеют материальную природу, они вещи, которые можно двигать, переставлять. В некоторых своих интуициях автор близок к конкретистам, особенно к Холину, хотя, конечно, не погружается так в повседневность, как поэт-лианозовец.

О вещах можно говорить, но вещь можно и буквально вбросить в текст. Так происходит в стихотворении «Подражание С». Разговор идет о визитной карточке. В конце текста читателю требуется буквально увидеть ее: «Вот она».

Разговор о вещах заставляет нас вспомнить «Слова и вещи» Фуко. Кулле не мог познакомиться с этой книгой. Однако в его поэтическом развороте есть что-то от эпистемологического ракурса французского ученого. Скажем, когда он пишет о Рождестве (стихотворение «Рождество на дворе!»), он говорит одновременно о празднике как феномене, визуальной данности и как о событии для людей, находящихся в рамках определенной культуры: «В нашей белой земле – Рождество./ У всех добрых людей – Рождество./ У всего честного народа». Напомним на всякий случай: эти строки созданы в эпоху научного атеизма, когда представления о том, что такое хорошо и что такое плохо, были совсем другими.

В наше время, когда во многих странах само слово «Рождество» пытаются заменить на «праздник», строчки Кулле кому-то могут показаться не вполне политкорректными. Но есть просто политкорректность и неполиткорректная политкорректность. Голосую за то, чтобы это слово не исчезало из обихода!

Сергей Кулле. «Так и все относительно в мире»: основной корпус стихотворений и приложения / Сост. и комм. И. Ахметьева – М.: Виртуальная галерея, 2021. – 536 с.

Ясно, что эти стихи нуждаются в пояснениях: при каких обстоятельствах они были созданы, что конкретно имелось в виду. И хотя книга снабжена небольшим комментарием, он, безусловно, требует расширения. Так что работы будущим исследователям «второй культуры» хватит.

Раз уж мы коснулись комментариев, то нельзя не отметить филологический аппарат издания. Помимо них, книга снабжена обзором публикаций Кулле, указателем имен и мест, индексом произведений.

И все-таки давайте вернемся к стихам. Лично меня больше всего пленяет в них мягкий юмор, чем-то похожий на тот, который звучит в поэзии Файнермана. В качестве примера можно привести хотя бы такие строки: «Огородник, берем огород!/ Падает термометр». Поэт улыбается и играет с реальностью, транслирует ее из тонкого сна, где многие планы смешаны. В мире Кулле все немного переиначено. Поэтому автор кричит футболисту: «Да положи ты его на обе лопатки!», а первокласснику: «Тряхнем стариной!»

Верлибр Кулле порой напоминает свободный стих англо-американских поэтов. Чтобы почувствовать эту близость, можно, к примеру, сравнить начало его стихотворения о зиме со стихами на ту же тему неизвестного ему Томаса Мертона. У Кулле: «Неужели – опять зима?/ Да ведь она была у нас в прошлом году./ А потом ушла./ Наш соломенный дом храбро противостоял натиску бурь./ Даже очень сильные ветры не могли потушить наш очаг». У Мертона: «Мы при дверях новой зимы./ И темные кедры под мокрым снегом/ Поскрипывают в безмолвной стране,/ Приглушенные антифоны леса./ Проходя мимо кладбищенских крестов,/ Мы хвалим тебя, зима, с палубы/ Одинокого аббатства, нашего военного корабля…»

В исполнении Кулле верлибр гораздо больше несет в себе собственно стиховой нагрузки, чем рифмованные произведения. Рифма у поэта часто звучит как насмешка над рифмой: «Приближаются октябрьские ночи,/ Дни все короче». Или: «Все чаще опаздывают рассветы,/ Все тревожней приветы,/ Которые нам посылают птицы». Мы говорим о насмешке в связи с тем, что в подобных текстах стих вплотную приближается к прозе.

Вообще Кулле довольно часто ходит между стихом и прозой. И его прозаические опыты – примеры такого хождения.