Ждут шарабан и дроги

Ей хочется гранатов, алычи… Луис Рикардо Фалеро. Восточная красавица. 1895. Частное собрание

Ирина Ремизова (Молдова)

Homo

а век идет наискосок

и времени назло:

где глухо скрежетал песок,

теперь поет стекло.

тому не сеять, кто ничей,

не жать и не молоть...

но станет бортью для лучей

еще живая плоть,

и в тот недолгий срок, когда

ты тот же, но иной,

из-под земли взойдет звезда

и встанет за спиной –

твой недостроенный ковчег

из жил, костей и кож

найдет однажды человек,

которого не ждешь.

но перед тем, как увязать

добро и прочь уплыть,

ему про главное сказать

успеешь, может быть –

про то, что ничего и нет,

лишь одолевший тьму

неловкий домотканый свет,

протянутый к нему.

Пора

Славно сидим, не зная,

что у порога ждут

полная стременная

да миткаля лоскут.

Думали – загостимся,

но, коли дело швах,

загодя распростимся,

чтобы не впопыхах.

Выйдем под месяц старый –

в волчьем кольце ракит

смирной больной отарой

брошенный сад стоит.

Ждут шарабан и дроги –

в яблоках и гнедой…

Кто – по пустой дороге,

кто – за чужой звездой.

Елена Скачко (Киев)

Беженка

Жара на спад.

Крыжовниковый бум,

в садах желтеет мелочь абрикосов.

Не за горами – сенные покосы,

крепленые мелиссовые росы

и звезды, как рассыпанный изюм.

Под старой липой юная ханум

мешает в миске огненную хну,

неспешно мажет смуглые ладони

и красит пряди в трепетном наклоне –

ей хочется быть сочной, как хурма.

Ей хочется, чтоб пряная долма

томилась-зрела в маминой кастрюле,

ей хочется гранатов, алычи,

горячего чурека из печи

и запаха фисташковых июлей.

Но там и солнцу нынче грош цена,

и брызги от совсем других гранат,

все заживет – мечтается Медине.

Ей хочется в родную чайхану,

привычно откликаться на «ханум».

И к черту эту вечную войну

и лето, где не вызревают дыни.

Ирина Рыпка (Киев)

Туес

Иногда подумаешь о родных, которых не знала.

Дедушка Михаил, дедушка Алексей.

Как вы там у подножия Эвереста,

в центре Непала

по щиколотки в леденящей душу росе?

По сердцу скользнет, точно коса налетела

на камень.

Сохнет трава, сиротливо желтеет покос.

Камлание – это молитва, где в завершении – амен.

А после вечернее тление и некроз.

Матушка выдыхает, глядя в затертый помянник

с расстановкой: Алексия, Аксинии, Михаила…

Я без вас, как дитя без семи нянек.

Не помню – кого обидела, кому нахамила.

Что в этих именах, пожелтевших лицах?

Ушедшие города с былыми людьми?

Отчего же мне периодически снится,

как дедушка Михаил возвращается в этот мир?

Прибывает из командировки,

заваливается с чемоданом.

Маленькой маме гостинцы:

«Аленка» и «Каракум».

Бабуле – платок с кистями

и три лиловых тюльпана.

А мне, еще не рожденной, березовую кору.

Смотри, говорит, какой расписной туес.

Кожа родины – ободранная береста.

Я вовсю разглядываю, я любуюсь,

как она изрезана и чиста.

Александр Оберемок (Белгород)

Лишний мир

заратустра сидит у огня и готовит грог,

а у ног золотистый барашек все скок да скок,

заратустра выходит на солнце,

но видит тьму,

и звезда ослепляет больные глаза ему

на торговом пути чайхана, караван-сарай,

магомет предлагает шашлык, налетай давай,

позвоню, говорит, заратустре, халва сладка,

но легко разряжается сорок седьмой ака

иисус у воды колобродит туда-сюда,

он ловец человеков, но очень мутна вода,

не прикормлено место и сети видны едва,

человек не клюет, а клюют караси, плотва

а над всеми покоится небо, где гладь и тишь,

а под небом живет человек, пробегает мышь,

разбредаются божии твари, им несть числа,

и никто никому не желает добра и зла

Переболеем

не волнуйся, в этот безмолвный час

вдалеке от суетных звездных трасс

только снег и степь окружают нас,

отлежимся, переболеем.

посмотри на небо, родная, вот

там река молочная вверх течет,

и Христос бредет по разливам вод

между Овном и Водолеем.

и куда ни взглянешь – повсюду Бог,

если верить Ницше, Он… занемог,

возлежит и стонет, все ах да ох,

на небесном своем Сионе,

а вот там, под Лирой, певуч и жгуч,

между рваных тряпок опальных туч

разгорелся ярко-зеленый луч –

это мы на Его ладони.