Война ревет, как море

Сильный где, храбрый, быстрый Суворов?.. Карл Штейбен. Портрет А.В. Суворова.1815. Центральный военно-исторический музей, СПб

Что ты заводишь песню

военну

Флейте подобно, милый

снигирь?

С кем мы пойдем войной

на Гиену?

Кто теперь вождь наш?

Кто богатырь?

Сильный где, храбрый,

быстрый Суворов?

Северны громы в гробе

лежат.

Конечно, думает, тот старинный поэт дружил с Суворовым, там есть что-то личное в его мощной и величавой скорби по недавно скончавшемуся генералиссимусу, но чем я хуже? Я-то, разумеется, с недавно скончавшимся Жуковым не дружил, но зато видел же на фотографии портрет этого прославленного полководца – мне и того достаточно! И сочиняет сей же час что-то и впрямь такое торжественное и грандиозное, что сам Державин тут же передает ему лиру со словами: «Победителю ученику от побежденного учителя»:

Вижу , говорит, колонны замерших внуков, гроб на лафете, лошади круп... в смерть уезжает пламенный Жуков...

Ну, это, как вы, конечно, помните, строки из стихотворения Иосифа Бродского «На смерть Жукова».

Надеюсь, великая тень Бродского простит мне эту шутку. Гении великодушны. Я бы не рискнул шутить подобным образом с теми, кто чрезвычайно озабочен своим статусом и охраняет его, как пес охраняет свое жилище. Такие люди страшно обижаются на самую невинную игру ума и незамедлительно указывают проникнувшему на их территорию злодею его настоящее место. В этом кругу принимаются только почтительные остроты с обязательным реверансом в конце. Это вам не беспечный Пушкин, который, как всем известно, плохо кончил. Признаюсь, мне вступать в конфликт с этими ревностными блюстителями иерархии не хочется. Просто есть желание мирно поговорить о войне. Грустные жители земли, красивые, конечно, и мудрые, как боги, – как сказал о них когда-то Окуджава – меня тоже, надеюсь, поймут и не станут осуждать.

Ну, вернее, не о самой войне хочется поговорить, а о ее отражении в бессмертных строках, которые никогда не перестанут задевать человеческое сердце. Кровавые столкновения государств всегда вызывают ужас, всегда повисает в воздухе безответный вопрос: как могло произойти, чего не усвоили люди, что опять допустили такое? Есть ли на свете пророческое слово, которое могло бы все изменить, сделать кошмар невозможным, слово, после которого все с песней разошлись по домам? Найдется ли тот, кто скажет его своим соотечественникам, или, если это недостижимо, хотя бы чуть-чуть утешит их в этом страшном мире? Кто это будет? Писатель?

Писатель, – как справедливо заметил поэт Полонский, – если только он

Волна, а океан – Россия,

Не может быть

не возмущен,

Когда возмущена стихия.

Волнение океана хаотично. А писатель, как известно, берет хаос, а возвращает порядок. В этом, наверно, и состоит его призвание. Конечно, каждый из настоящих писателей понимает свой долг по-своему. Ну вот, спросите, например, у Маяковского, он расскажет. Когда возмущена стихия, – скажет – лучше быть от нее подальше, иначе ни о каком порядке речи идти не может. Из любви к эпатажу поведает он вам еще, что сам он лучше бы подавал ананасную воду девушкам с пониженной социальной ответственностью, чем участвовал в этих грязных военных играх.

Но бывает у поэтов, как это ни удивительно, и по-другому. Случается, хотя и гораздо реже, что всю войну сопровождают они воюющих солдат, будто ангелы, и, непосредственно наблюдая за всеми перипетиями этого пути, что-то умеют сказать такое... Ну, вот хотя бы такое:

Друг-читатель, я ли спорю,

Что войны милее жизнь?

Да война ревет, как море,

Грозно в дамбу упершись...

Написал эти слова Твардовский. Просто и сердечно, не правда ли? «Как ему удалось о таком страшном вот так?» – про себя думаешь. Большое сердце, наверное. И пока она ревет, эта война, и эти измочаленные людские тени идут по ней, долгое, серьезное человеческое сопереживание все-таки не оставляет их один на один с ее безысходным ужасом...

А возвышенные стихотворцы, взирая со своих небес, подведут потом последние исчерпывающие итоги. И скажут они так (это, если что, произнес Бродский в интервью Соломону Волкову): «Конечно, Твардовский был человек несчастный и загубленный. Но я не думаю, что это система его загубила. Он сам себя загубил».

Ну и на том спасибо.

Конечно, у Твардовского ни маршалов, ни торжественности, и вообще простоватый он какой-то. По-настоящему мудрый человек свою поэму о войне сразу с Жукова бы начал. И одна теперь ему награда, что его, как он сам предвидел в своем «Теркине»: «Может, где-нибудь в пивнушке вспомнит после третьей кружки с рукавом пустым солдат».

Давно не перечитывал эту книгу.

Да, поэт огромный и человек – тоже, это я, конечно, знал, а вот какое впечатление произведут эти его строки сейчас, если опять погрузиться в них... Все-таки написано ведь для другой аудитории – даже и по возрасту другой, не говоря о прочем, и как бы ни хотел почувствовать себя в ней своим, этого уже не дано. Но начал читать – и опять то же прежнее ощущение: подхватило и несет. И душа на каждую строчку, на каждую мысль отзывается. Ну просто как лодочку на волне качает. И сейчас, с годами, слова эти и даже шутки эти – вроде бы такие простые и неприхотливые – так же остро задевают какие-то струны в душе, а может, даже и острее.