Смерть страшна, а жизнь не получается

Мы в обыкновеннейшей церквушке запросто являемся к нему... Фото Андрея Щербака-Жукова

Смерть Вергилия

Вода в гавани никогда

не бывает гладкой,

весла роняют искры заката

в воду,

корма триремы оснащена

палаткой,

на пристани полтора Рима

народу.

Толпа встречающих занята

параллельно

Сотнями дел, там

и воровство, и злословье,

Вергилий прибыл к нам,

но лежит отдельно,

Врачи у него в ногах, а смерть

в изголовье

Жизнь завершается, можно

сказать, галопом,

С какой стати он стольким

и стольким нужен!

Он единственный,

кто догадывается, что там

за гробом.

И вот уже вечер, и уже съеден

ужин.

В его присутствии уже

не брякнешь – мементо….

Душа над телом в потоке

закатной пыли,

Человек стремительно

становится монументом,

Он слишком велик, чтобы его

любили.

Вот так прибывая,

мы все-таки убываем,

Вергилий вошел в гавань,

что из этого выйдет…

Его практически нет, но мы

изнываем

По тому, что он знает,

а может быть, даже

видит.

***

Под голубыми небесами…

Ну, дальше знаете все сами,

И вот в такой поющий час,

Вдруг в сердце – муторная

смута,

Как будто должен я кому-то,

Хотя отдать могу лишь

часть.

Покровы голубого снега

Ныть заставляют мое эго,

Пошто я сей картине чужд?!

Мир строен, он великолепен,

Мой самоуглубленный лепет,

Всего лишь пасмурная чушь.

Но в небе туча вдруг явилась,

И изливаться солнца

милость

Закончила в миру серо.

И начинает вдруг струиться

Мысль и тихонько шевелиться

Мое перо.

Жалобы

У меня нет мнения о Гоголе,

У меня нет мнения

о Сталине,

Я хочу, чтобы меня

не трогали,

Но притом чтоб не совсем

оставили.

Мысль моя боится выйти

смелою,

Но при этом жаждет быть

свободною.

Ничего, пожалуй, я не делаю

Лишь тогда, когда вовсю

работаю.

Хочется, чтоб знанье было

точное,

Но отчаянье от этого

не полное,

Чтобы государство было

прочное,

Но желательно – чтоб

добровольное.

Все вокруг неудержимо

вертится,

Ничего при этом

не случается.

Бог ведь есть, но мне в него

не верится,

Смерть страшна, а жизнь

не получается.

Знакомому китаисту

Что ты ищешь на своем

Тибете,

Расскажи, развей тоску мою!

Что за хрень имеешь

на примете,

Разве нет такой

в родном краю?

К тайнам, что открыл

бродячий Рерих,

Я всегда был почему-то глух,

Но, допустим, вышел ты

на берег,

За которым сразу – чистый

дух!

Совершив предписанные

пассы,

Рухнешь лбом среди гундосых

лам,

И под ивами высокогорной

Лхассы

Отряхнешь с души ненужный

хлам.

Но встает вопрос о разных,

многих,

Кто телесных не осилит пут,

Про похмельных

или про безногих,

Как им добрести в обитель

Будд.

Бог не должен жить в районе

Кушки,

Иль сидеть в горах в большом

дому,

Мы в обыкновеннейшей

церквушке

Запросто являемся к нему.

Кентавр

В такой внезапной тишине,

Что овладела вдруг деревней,

Не по себе не только мне,

В он едет кто-то на коне,

Огромный, пасмурный

и древний.

И вдоль штакетников

стучат

Его копыта в вечер ранний,

Собаки вслед ему молчат,

Глаза с испугом различат

Ряд ненормальных очертаний.

Осядет деревенский прах…

Остановился? Где? У клуба?

Выглядываем мы сквозь

страх,

На первых, Господи, порах,

И говорим и мыслим глупо.

Вон там, смотри, стоит

в тени,

Наш ужас продолжая

множить…

Они ведь вымерли, они…

Глаза сверкают как огни,

При этом так похож

на лошадь.

Застыл кентавр среди села,

Поводит совершенным

торсом,

Афина, видимо, со зла,

Его цинично занесла

К растерянным великороссам.

И вот столпились мы вокруг,

И этот парень первобытный

Смешно хватается за лук,

И кажется, что сердца стук

Его слышней, чем стук

копытный.

Он топчется, огромный рот

Ревет в тоске и что есть

силы!

Но весь собравшийся народ

Неумолимо подает

Вперед и вверх свои мобилы.