Словно струну оборвал

Тихий лирик Афанасий Фет. Фото М.Б. Тулинова

Каждый раз, как попадается мне на глаза томик Фета, невольно вспоминаю слова, сказанные о его стихах Дмитрием Быковым. Они – под одобрительный смешок аудитории – были произнесены на одной из публичных лекций, выложенных в интернете. Смысл был примерно такой: «Шепот, робкое дыханье, трели соловья» – все это замечательно, но дальше этих строк никто теперь уже и не помнит. Да и со всеми прочими стихами этого тихого и не слишком-то везучего лирика дела обстоят примерно так же. Смешно даже и сравнивать его с Некрасовым. Некрасов в поэзии столько всего умел, что десятка лекций не хватит, чтоб рассказать.

Этого неудачника не вовсе, конечно, забыли. Не совсем понятно почему, по правде говоря, но это факт. Говорят о нем иногда. Ну, пускай: не все ли равно, про кого говорить? Заслуживает того каждый из прошедших по этой земле, как сказал когда-то Иван Бунин, объясняя, почему он решил сделать главным героем своего рассказа обыкновенного пса. Знакомьтесь, сказал, вот этот пес с экзотическим именем Чанг, собака из далекого Китая. И, даже не попросив прощения, стал живописать недоуменно притихшей публике бредовые собачьи сны.

Вот и этот пресловутый Фет – он тоже жил на этой земле, конечно. Жил, весне радовался, жужжал, как тот майский жук свою весеннюю песню. Жужжал, жужжал, да и смолк однажды: «Словно струну оборвал жук, налетевши на ель». Пришел ему срок замолчать, и застыл он навсегда в не слишком-то драгоценном янтаре. Такая вот ему цена, этому тихому лирику, написавшему коротенькое стихотвореньице, которое все знают, но никто не помнит до конца.

Но вот хочу сказать про другое его стихотворение. Вот про это:

Не могу я слышать этой

птички,

Чтобы тотчас сердцем

не вспорхнуть;

Не могу, наперекор

привычке,

Как войдешь, – хоть молча

не вздохнуть.

Ты не вспыхнешь, ты

не побледнеешь,

Взоры полны тихого огня;

Больно видеть мне, как

ты умеешь

Не видать и не слыхать меня.

Я тебя невольно беспокою,

Торжество должна ты

искупить:

На заре без туч нельзя

такою

Молодой и лучезарной быть!

Знаете, что меня больше всего поражает? Дата под этой вещью. 16 февраля 1892 года. Смотрю на нее и думаю – что это? Может, это он так со своей сиделкой заигрывает? 1892 год – год его смерти, а умер он стариком. Вы можете представить себе умирающего старика, который стал бы заигрывать со своей молодой сиделкой и не выглядел бы при этом жалким? А ведь это одно из лучших стихотворений русской любовной лирики. Трудно вспомнить что-то равное ему. Ну вот перечитайте хотя бы его последнюю строфу. Она так хороша, что невольно хочется сказать: «Сколько восхвалений слышали женские уши! Сколько шутливых обращений от мужчин, которые не остались к ним равнодушными! И ни один юноша за тысячи лет существования мира не нашел для своих слов такой богатой интонации, как этот умирающий старик!» А вы говорите, чудес не бывает.

Ну, пусть это преувеличение, но разве можно выразить восторг, не прибегая к преувеличениям? Да я все же думаю: не так уж далеко оно от истины. Есть ли рациональное объяснение этой тайны? Если вы снизойдете до меня и поведаете мне его – по гроб жизни буду вам благодарен.

...Нужно сказать, что молодые и лучезарные потомки оценили по крайней мере одну строчку этого стихотворения. Не буду указывать пальцем, поройтесь в своей памяти, и на одной из ее полочек, там, где хранятся популярные шлягеры, вы ее найдете – эту строчку про то, что нельзя быть красивой такой. Немного изуродованную, включенную черт знает в какой контекст, но найдете.

Ну, хотя бы так... Как по мне – любому поэту можно только пожелать, чтобы выпала ему такая удача. Чтобы сочинил он на самом своем закате любовную строчку, которую бы через сто с лишним лет кому-нибудь захотелось украсть. Или, если выразиться более деликатно, – захотелось бы, чуть изменив, вставить в свое стихотворение.

Но только мало для этого быть даже тысячу раз замечательным, как Некрасов. Нужно хотя бы однажды ослепительно сверкнуть, как Фет. Воистину небесный огонь горит в его строках. И – боже! – сколько их у него!