Непутевый растерянный крокодил

Игорь Панин. Я не хочу это видеть. Сборник стихов.– Тверь, Москва: Альфа-Пресс (книжные серии товарищества поэтов «Сибирский тракт»; серия «Срез»), 2020. – 104 стр. с илл.

Когда всеобщее безумие

подходит к моему

пристанищу,

я не нательного креста ищу,

не цепенею, словно мумия.

Одним – в объятия Кондратия,

другим – знамена неизменные,

а я смотрю в окошко, братие,

как распадается вселенная.

Такими строками начинается одно из стихотворений Игоря Панина, вошедших в книгу «Я не хочу это видеть». Сборник имеет трехчастную структуру. Два первых раздела («Знаки», «Исправленному – верить») составляют стихи. Третий представлен поэмами «Австралия» и «Медведь». Идея неоднородности мирового пространства, его ломаная структура и фрагментарность ощущаются даже на уровне поэтического языка, в том числе благодаря составным рифмам, которыми Игорь Панин владеет мастерски: не окстишь его – Всевышнего; по-над каналом – не проканала; в ночь, но – точно; дрожь по телу – что поделать; влепит леща и – глазом вращает и т.п. Еще одна стилистическая особенность – обилие перефразированных поговорок и устойчивых выражений, характерных для устного народного творчества. Неожиданным образом переформулированные, они создают новый смысловой пласт:

В стоге сена иголка –

да опять мимо вены;

за отсутствием волка

ноги кормят гиену.

*

Заплутав в трех бараках,

загибаясь от ханки,

на безлюдье и раком

станешь за две буханки.

Вот другие примеры: «Слышал звон – для порядка нужен палач», «Но давно известно: на каждый роток/ не налепишь клейкую ленту», «В зеркалах – непутевый, растерянный крокодил/ слезы лил,/ человечьи, вроде».

Для образной системы Игоря Панина характерны антропоморфизм и, в большей степени, зооморфизм. Поэт наделяет людей качествами животных и сравнивает тех и других, проводя между ними параллели: «Он шлялся возле Леты, она – искала стаю», «В чем-то похож на меня/ этот мохнатый урод» (о пауке). Выражая свое отношение к происходящему в мире людей, Игорь Панин нередко обращается к образам животных и птиц: «Ни орлиный клекот, ни волчий вой/ не послужат верным ориентиром,/ если вечность, искромсанная бензопилой,/ трупным духом смердит по квартирам», «Распластав лиловые крыла,/ расшвыряв по далям воронье,/ взмыло ввысь из тесного угла/ звонкое проклятие мое», «Неподвластная воле/ выпадает судьбина –/ преисполнена боли/ и тоски ястребиной». Своего апогея зооморфизм достигает в предельно натуралистичном стихотворении «До сих пор не верю в то, что я умру…»:

Песенке не петься,

ни к чему нытье…

Поручите спецу чучело мое.

*

Повздыхает тяжко –

мол, какой заказ…

И впихнет стекляшки

мне заместо глаз.

Тихо, сокровенно, из немых

глубин

закачает в вены дивный

формалин.

Два мира – человеческий и звериный – тесно переплетаются в поэме «Медведь»:

За грехи наказали нас боги,

обросли шерстью теплою мы,

одичали в кромешной тревоге,

а ведь были когда-то людьми!

*

Говорят, что и люди такие ж –

нам неровня, а все же родня.

И куда только взглядом

ни кинешь –

рвут собратьев, рыча и кляня.

Мир людей, по Игорю Панину, находится в критической точке распада. Любовь, работа, поэзия («…да Пегас с ней!») – все это заранее обречено на гибель. Что среди животных, что рядом с людьми – везде одинаково горько и нестерпимо одиноко. Ценно лишь прошлое – от самого далекого, связанного с памятью предков, до недавнего, но безвозвратно ушедшего. Эта мысль отражена, например, в стихотворении «Соседи», герои которого остались лишь в воспоминаниях.

Гостинцами заваливали, ибо

такими были люди эти,

которым позабыл

сказать «спасибо»

(как вечно забывают дети).

Заеденные пахотой и бытом,

уставшие от сплетен

и морали,

они все в прошлом,

давнем и забытом,

и все они поумирали.

И хотя в строках Игоря Панина нет-нет да и проглядывает надежда («Мы найдем еще сокровенный край,/ пусть и нет среди нас пророков»), она ничтожно мала. И шансов на спасение автор читателю не оставляет:

…но ничего и не произойдет –

ушла эпоха, магия исчезла.