Осколок солнца на востоке

В мае – день памяти замечательного поэта, о котором «НГ» писала в начале нынешнего века, когда он уже из жизни ушел, но в большой поэзии закрепился: «Борис Рыжий - поэт известный, но, слава Богу, не модный, так как боль никогда не войдет в моду». Смешная и странная для поэта фамилия Рыжий будто нарочно выделила его из общего ряда сочинителей поэтических строф, цвет у которых – обыкновенный, а у него – особенный. 

«Одному из самых талантливых поэтов молодого поколения и необычайно привлекательному человеку», как писал о нем Александр Кушнер, Борису Рыжему, исполнилось бы в этом году 46 лет. То есть в прошлом году была дата, которую отметили скромно, разве что в Москве прошел видеомост с Екатеринбургом (организованный московским объединением «Станция Дно», Музеем «Литературная жизнь Урала ХХ века» и московской библиотекой им. Ф.М. Достоевского). Однако до сих пор его не только любят, но и спорят о нем, не только ставят на пьедестал словесности, но и ищут место поскромнее и попроще. Особую отметину оставила на его творчестве стремительность жизни. «Не время выбирает поэта, а поэт - время, и это, пожалуй, главное его преимущество перед простыми смертными» - написал Борис Рыжий о том времени, в котором поэта в самом деле следует искать. Из настоящего он сам трагически исчез, попав в некое present continuous, в «настоящее продолженное», которого, как известно, в русском языке не существует.

Как и у многих иных поэтов, его мироощущение постепенно приобрело не заданный, а «превышенный» объем, талант - «недозволенную» скорость, и ускорение не давало остановиться, и даже хотя бы перевести дух просто бы не получилось. Дарование не умещалось в заданные бытовые рамки и не поддавалось соразмерности, упорядоченности и обыденности. Финал его короткой жизни трагичен и узнаваем.

Но при всей мрачности картины раннего ухода, дар Рыжего по-прежнему светел, чистосердечен и востребован. Вероятно, потому его творческое существование длится, «вопрос» его творчества будто бы и не закрыт, а финальная строфа отсутствует.

«…Можно лечь на теплый ветер и подумать-полежать: может, правда, нам отсюда никуда не уезжать?..», - он едет «на крыше паровоза в город Уфалей, щуря детские глаза», а его читатель вместе с ним – чтобы рядом «лечь на синий воздух и почти что полететь» … Куда же он хотел уехать и зачем?..

Родился Борис Рыжий в 1974 году в индустриальном Челябинске, в детстве с родителями и сестрами переехал в Свердловск. Мама-врач родилась в Москве, на Красной Пресне, в военном детстве перенесла много страшного, а школу окончила с серебряной медалью. «Так я понял: ты дочь моя, а не мать, / только надо крепче тебя обнять / и взглянуть через голову за окно…». Отец-геофизик, доктор наук и профессор, бессребреник-интеллигент. «Я за отца досматриваю сны…». Сестра Ольга читала ему вслух, от нее он услышал «Мастера и Маргариту» Булгакова и Бродского: «Оля прочла мне «Ниоткуда с любовью…» и сказала, что это Бродский. Я, конечно, был потрясен». Женился Рыжий рано и счастливо, на своей школьной любви Ирине Князевой. Школьником исписывал своими стихами стены и большие листы ватмана. Дома на балконной стене нанес маркером стихи любимых поэтов, включая Заболоцкого, Блока, Мандельштама, Ахматовой… – вписав туда заодно и себя.

Вопреки расхожему мнению, Рыжий по естеству своему был скорее вдумчивым книгочеем-домоседом, чем «громогласным бунтарем», хотя сочинял «страшилки» про себя. Он любил книги, изысканный мир классической поэзии, почитал литературу осмысленную и видел себя в ней отнюдь не пришлым незваным гостем.

Как истинный поэт, Рыжий существовал сам по себе, вдали от всех и одновременно рядом со всеми, как «осколок солнца на востоке…». Он жил вдали от двух столиц, но явно ощущал всю огромную страну тех лет. Всю разом. Преступную и блатную («только справа соседа закроют, откинется слева: если кто обижает, скажи, мы соседи, сопляк…»). И возвышенно-поэтическую, которую греют великие солнца поэзии и все ее звезды и светила: «…читаю «Фантазию» Фета - / так голос знаком и размер, / как будто, как будто я где-то / встречал его…» - здесь Рыжему всего чуть больше 20-ти.

Беда и счастье в том, что он искренне любил и жалел «сына человеческого», достойного и недостойного, продолжая тем самым великую миссию русской поэзии. Искренне каждому – в том числе далекому по времени читателю - адресовал свои последние строки «Я всех очень любил без дураков».

Конечно, Борису Рыжему надо было бы выстроить некий верный (без дураков!) литературный план, проложить дорогу и мирно двигаться себе от премии к премии, от победы к победе, к славе и признанию. Пожиная время от времени и плоды социально устроенного быта вжившегося в обстоятельства литератора: в меру счастливого, в меру любимого критиками, отмеченного, как положено, и завистью, и славой, мирно стареющего посреди предложенных ему обстоятельств литературной тусовки.

Но он часто видел впереди не лавры замечательного поэта, не медные трубы ему вдалеке гремели – он видел нечто пугающее и трагическое: «Сначала все покинут, а потом / Продам все книги. / Дальше будет холод, / Который я не вынесу».

Да, он получил «Антибукер» (особый, «за дебют»), вот-вот его должна была осенить слава еще одной премии («Северной Пальмиры»). Все же беспокоился, дадут ли?.. Его печатали в «толстых» журналах, вышла книга. Рыжего знали, высоко ценили замечательные поэты, в том числе первого ряда: Александр Кушнер, Евгений Евтушенко, Сергей Гандлевский, Евгений Рейн. Тем не менее, что-то перевесило, внезапно надорвалось.

«Сладко-больное ожидание признания», о котором он полушутя писал в письме к Кушнеру, было лишь частью того, что он ощущал, и не самой, вероятно, важной частью. В малом случилось обыкновенное и диагностируемое. А применительно к судьбе – сложный многомерный мир, который он видел вне и внутри себя, был довольно плохо прилажен к обстоятельствам. Приладить его более разумно Рыжий не смог – однако оставил наследство, с которым жить не только можно, но необходимо.

«Он был человек образованный, человек глубокой мысли, и одновременно он нес в себе всю надломленность, обреченность, трагичность времени, и за это поплатился. Это и был разрыв времени, вывих века…»,- сказал Евгений Рейн. Возникло столь знакомое русской литературе опасное напряжение, когда задача кажется неуловимо-неразрешимой.

«…В жилах пульсирует поток неблагополучия всего мироустройства, вселенское сиротство, поверх себя самого и быстротекущей действительности…», - это напишет в книге о Борисе Рыжем поэт и прозаик Илья Фаликов.

Большое признание «беззащитно бескожего» (эпитет Евгения Евтушенко) Бориса Рыжего по сию пору – именно от того, что он в итоге «никуда не поехал». Не успел или не захотел. Его дар не перешел в бронзу, остался живым и подвижным - как «теплый ветер» и «синий воздух», он естественно и просто перелился в доказательство, в «оправдание человеческой жизни», в описание того «высокого сожаления, объяснить которое, выразить можно только стихотворением» (Из выступления Б. Рыжего на вручении ему премии «Антибукер», 1999 г.).