Ты рисовал на мне микрорайон

«Благословляя съемный наш альков...» Фото Елены Семеновой

* * *

Недорогим напитком напоен,

скользил рукой по телу

упоенно –

ты рисовал на мне

микрорайон,

поскольку ты пацан с

микрорайона.

Раскрылись вдруг подъездные

миры,

захлопнулись автобусные

кассы.

В меня входили сразу все дворы,

все фонари, все трубы

теплотрассы –

весь этот обнаженный шар

земной,

подсвеченный огнем

пятиэтажек,

влетал в меня и становился

мной,

рос новым позвоночником

и даже

смотрел глазами ночи из меня,

пока при непосредственном

участии

твоем микрорайон во мне менял

свои же старые на новые

запчасти.

Потом я опрокинулась на край,

где ты во мне пульсировал

височно,

и воссиял пред нами микрорай

всей силою заснеженных

песочниц,

всей тьмою заколоченных

ларьков,

всем воем замерзающих

подвалов,

благословляя съемный наш

альков

под музыку владимирских

централов.

О, как прискорбны ивы

за окном,

но месяц освещает эти

кроны.

И мы лежим вдвоем и об одном

за все твои мои микрорайоны.

* * *

закон сохраненья энергии, сил

и массы

все это писала на парте

в десятом классе

все это читала как будто не

в этом веке

звучит отголоском музыки

с дискотеки

об этом сегодня писать

почему-то модно

как мы пережили возраст свой

переходный

провинция тьма алкоголь

и вокруг дебилы

а я это правда люблю и тогда

любила

апрель, группа крови,

контрольная по глаголу

я помню себя такой по дороге

в школу

подъездный угар а наутро

хелло английский

и боженька пишет мне

в третий ряд записки

случится инфаркт если мама

теперь услышит

как мы поднимались все

этажом повыше

как мы целовались в десны

и реже в губы

как мы уходили ночью гулять

на трубы

и я не узнаю что завтра

случится с ними

их лица куда-то плывут

в сигаретном дыме

и я не забуду что завтра

случится с нами

мы станем засвеченной

пленкой известкой снами

все то, что хранилось

верхними этажами

все то, что осело пеплом

за гаражами

все то, что застыло трубами

теплотрассы

все то, что проходят люди

в десятых классах

* * *

Тут уже ясно – будет дурной

финал.

Тот, кто смешил меня, кто

меня понимал,

будет смотреть мне в лоб,

где-то повыше глаз.

Тут уже ясно – это плохой

рассказ.

Боже, зачем ты спас меня –

чтобы вот.

Чтобы при звуке имени ныл

живот,

чтобы нарушился правильный

ход вещей.

В чем тут божественный

замысел и вообще?

Я облетаю деревом во дворе.

Жить с амнезией сладко ли

в сентябре?

Жизнь моя – фантик в луже,

надпись на гараже.

Где-то все это было, было оно

уже.

Кто-то внутри меня знает

и говорит –

раньше уже болело то,

что опять болит.

То есть оно и было, просто

ушло во тьму.

Если я буду стараться –

вспомню и все пойму.

Впрочем, оно всегда нас

застает врасплох.

Может, финал рассказа будет

не так уж плох.

Листик на ветке качнется,

дернется, упадет.

Я тебя вспомню, вспомню –

вспомню, и все пройдёт.

Нотр-Дам

Даниле Давыдову

В тот вечер я решила,

что уйду

и что тебе скажу об этом

прямо.

Но через час, предчувствуя

беду,

вдруг загорелась крыша

Нотр-Дама.

Меня обуревали сто

страстей,

мне надо было как-то

понимать их.

Что делать с этим грузом

новостей,

Парижская не знала

Богоматерь.

Я иногда, пожалуй, неглупа,

но это был не тот, конечно,

случай.

Ведь я себе сказала: «Пуркуа па!

Расстанемся – и сразу станет

лучше!»

Читал молитвы в ужасе

клошар,

пока над нами разгоралась

крыша,

я чувствовала сладостный

пожар

в своей груди и где-то чуть

пониже.

Мне грезилось, что ты

начнешь орать,

и говорить, что я теряю

совесть,

что хватит на страстях

своих сгорать

и что Гюго писал об этом

повесть.

А я тебе отвечу, вся в слезах,

что ни за что не попрошу

прощенья,

что вечность рушится у мира

на глазах,

а ты все о каких-то отношеньях.

Такой я представляла разговор,

пока огонь опять вздымался

выше,

но словно это наш горел собор

на улицах весеннего Парижа.

Пылали башни и высокий свод,

что мы с тобой отстроили

беспечно.

Я вспомнила начало стройработ,

как я клялась, что это будет

вечным.

Собор в итоге сам себя воздвиг,

но эти стены тоже были нами.

Я вспоминала каждый общий

миг,

и это был незыблемый

фундамент.

И я решила – мы всегда грешим,

но, что бы ни случилось

с нашим храмом,

фундамент остается

нерушим –

так будет и со мной,

и с Нотр-Дамом.

Пускай моим пожарам нет

числа,

огонь, в конце концов,

проходит мимо.

Вот так я в этот вечер всех

спасла –

и Францию, и нас с тобой,

любимый.

И больше уж, конечно, не предам,

уйду замаливать всё то, что

нагрешила.

Ты позвонил: «Так что там

Нотр-Дам?»

Ответила: «Нормально.

Потушила».