И мир открыт, как с козинаками пакет

И самба, и румба, и танго, и твист, и джига чуть-чуть погодя. Питер Пауль Рубенс. Крестьянский танец. 1637–1638. Музей Прадо

Глаша Кошенбек родилась и живет в Москве, окончила Академию печати. Автор поэтического сборника «The big bang». Публикуется под псевдонимом, не раскрывая реального имени. В третий раз подряд стала лауреатом конкурса «Чемпионат Балтии по русской поэзии» на интернет-портале stihi. lv (председатель жюри второго отбора – Анна Гедымин). В последнем конкурсе участвовали 203 автора из 19 стран. Поэтесса получила бронзовую медаль за стихотворение «и всё».

и всё

и все пройдет не все вранье

печаль легка

летит ворона мышь несёт

под облака

они летят они вдвоем они одно

вверху земля и водоёмы снизу

дно

синее сна такое желтое

как мед

и мышь летит и мышь кричит

и мышь поет

а мир открыт как

с козинаками пакет

а страх сыпуч он вроде есть

а вот и нет

и даже кажется неважным что

несет

как будто крылья просто

выросли и всё

Чего тут уметь-то?

Мне легкомыслие претит.

Оно противно мне до дрожи.

Люблю серьезный, строгий вид,

слегка трагический,

быть может.

Люблю слова: «поэт», «стезя»,

«душа», «Парнас», «интриги»,

«тога»,

«блин», «понаехали»,

«низззя! »...

Пардон, я отвлеклась немного.

Люблю вещать и поучать,

ловить зов Музы в вечном гуле.

И гениальности печать

всегда со мною. В ридикюле.

что-то еще

Когда тишина превращается

в тишь,

когда переменчивы сны,

с Летучею рыбой Летучая

мышь

танцуют при свете луны.

Никто не увидит, не крикнет:

«смотри! »

Бесшумен полет их и шаг.

Летучая рыба молчит:

«раз-два-три»

Летучая мышь просто так.

Беспечно, бесстрашно, порою

не в такт,

дав волю хвостам-плавникам,

Летучая рыба потеет слегка,

Летучая мышь не слегка.

И самба, и румба, и танго,

и твист,

и джига чуть-чуть погодя.

Летучая рыба –

перфекционист,

Летучая мышь – разгильдяй..

неважно, неважно! Теперь

ча-ча-ча!

Танцуют и плоть их, и кровь.

А в небе разлиты луна и печаль,

и жалость, а может,

что-то еще.

Непотухшее

Дом сладкой выпечкой пропах –

замри, случайный гость.

У Гретель всё горит в руках,

так с детства повелось.

Нагрянет вряд ли лишний

рот –

зимой здесь нет пути,

но Гретель трет ножи и трёт,

а Гензель ест из блюдца мед

и портит аппетит.

Обед готов. Давным-давно

шкварчит бараний бок,

морозный день глядит в окно

на яблочный пирог,

на желтый сыр, на красный лук,

на суп и на паштет.

А в очаге сгорает звук,

и блюдце падает из рук,

но звука больше нет.

Осколки собраны в ведро,

помыт и вытерт пол.

Смеясь, подложит

Гретель дров

и позовет за стол.

Когда все знаешь про себя,

спасает ерунда.

Вот Гретель с Гензелем сидят,

и за троих они едят.

Как, впрочем, и всегда.

День отражается в окне,

волшебный зимний день.

А то, что корчится в огне,

лишь тень, всего лишь тень.

Энтомологически недостоверное

У муравья жестокое лицо,

у муравья натруженные жвала.

Личинкой он мечтал путем

отцов

пойти и вот шагает.

Ржаво-алый

на нем сверкает шлем,

а маскхалат

прочней кирас и всяких прочих

лат.

Убийцей он идет среди травы

высматривая добрую добычу –

замрет, не поднимая головы,

червь-землемер, как требует

обычай;

козявки смотрят вслед во все

глаза,

и вздрагивает душка-стрекоза.

Он видит тлю в раскрывшемся

цветке,

прозрачную от солнечного

света.

Тля дремлет от него в одном

рывке

размякшею конфетой… нет,

котлетой,

вокруг неё лежит

пыльца-гарнир…

проворных персонажей ценит

мир.

Все замерло. У гусениц во рту

от неприятных мыслей стало

кисло.

Умолкли мухи. Слышно

за версту,

какая тишь вселенская

повисла.

Лишь чья-то тень, хоть нет

на небе туч.

И клоп бредёт, беспечен

и вонюч.

Убийца медлит.

Пробудившись, тля

ползет вперед по тоненькому

стеблю,

сливаясь с ним для маскировки,

для

того чтоб жить, пока убийца

медлит…

Тут птичий клюв продляет

жизнь для тли –

мир все-таки внезапно

справедлив.