Перекопать бы шар земной

Вновь лунища распухла над крышей…  Пауль Клее. Полная луна. 1919

Тот мир, в котором жил я, где он?

Какой его похитил демон?

Вот голубятня. Я свидетель,

как надо мной кружила стая

и как резвился с нею ветер.

...Весна. Постылый снег

растаял,

но вяло кровь бежит

по жилам.

Брожу нелепым старожилом

среди дворов, ищу обломки

той Атлантиды, что незнамо

в какие канула потемки.

Там был отец живой, а мама

была не высохшей старушкой,

а модницей, каких немного,

я, дурачок, там был

Павлушкой,

не знал, как будет одиноко,

когда я буду здесь последний

из могикан – сорокалетний

абориген с душою ретро.

...И призрак стаи

безвозвратней

уносится на крыльях ветра

над разоренной голубятней.

* * *

Уходит год, не обозначив

себя ничем, а человек

на счастье – можно ли иначе? –

еще надеется и снег

зачем-то ищет

прошлогодний.

Достойно не прожив ни дня,

бредет он темной

подворотней

и хочет что-то сделать для

души, чтоб жизни жалкий фантик

отдать за музыку галактик

и наяву, а не во сне

построить лестницу к луне.

Он сам себя собрал бы в кучу

и выбросил, но лунный свет

над головою – как ответ:

мол, зря я хнычу и канючу.

Чтó, если этот шаг

последний

и он уже стоит в передней

иного мира?.. На авось

в подкову гнуть земную ось –

от счастья мир сойдет

с орбиты,

с тобою, жизнь, мы будем

квиты!

Но только где он, этот рай?

Где ад? Их нет. А жизни край –

тот край стола, где

алкоголик –

могильщик, он же кукловод –

сидит и кукольный народ

разводит: мир – кухонный

столик, –

он огорожен грязной ширмой

и создан виртуальной фирмой

«Семь верст – все лесом –

до небес».

...Творение похабной сплетней

ему предстало в миг

последний –

и свет в глазах померк, исчез.

* * *

Не помню, кем был я на свете,

кем не был,

но знаю, что где бы я, Господи, ни был,

навеки Тобою бессмертное небо

даровано мне, ибо солнечным нимбом

меня озарило! Доколе поэты

читают небесные тайные

знаки –

мерцают созвездья сквозь мрак и планеты

по кругу скрипят на осях

в Зодиаке.

Наотмашь закину не голову – душу

в июльский зенит, и нахлынет в предсердье,

точь-в-точь океан,

омывающий сушу,

кровь предков, – так вот что такое бессмертье!

Душе повзрослевшей –

отнянчилась с телом –

приспело стремиться

к нездешним пределам:

кем был ты, кем не был

и где бы ты ни был –

в бессмертное небо

за солнечным нимбом.

* * *

Когда настигнет

одиночество,

не хочешь знать свою

фамилию,

никем – без имени,

без отчества

ты в тела заключен

бастилию,

отцом ты проклят или

матерью,

а может быть, иными

предками,

и жизнь – не самобраной

скатертью,

но лишь опивками, объедками,

твой дух из ужаса болотного

ревет от страха

первобытного,

тебе – от гада земноводного

подняться до

парнокопытного,

потом, глядишь, и

до двуногого

и стать по Образу, Подобию,

земле – земное, Богу – Богово

отдать и душу в ксерокопию

не превратить.

А без фамилии,

никем – без имени,

без отчества,

душою погребен в бастилии,

умрешь в гордыне

одиночества.

* * *

Я истину постиг во сне,

но с пробужденьем

утратил, – явь томила

недовоплощеньем.

Довоплотиться, воссоздать,

к первооснове

вернуться, снова все начать –

воскреснуть в Слове.

* * *

Вновь лунища распухла над крышей.

Ей бы, голой, беспутной,

бесстыжей,

дать пощечину, только

рукой

не достать, вот и думай:

на кой

черт ты сходишь с ума из-за этой

вздорной бабы, ну ладно б

кометой

ты увлекся, луна же кругла,

и красна, и глупа. Лишь игла

ей пристала – носки твои штопать.

Из-за дуры срываешься

в штопор,

пишешь вяло, мой друг,

и темно.

Распахни-ка ты лучше окно

и скажи ей: «Поправь одеяло».

Этих лунных ночей, ох,

немало

впереди, а с кометою лишь

раз бывает. С луною

ты спишь.

* * *

Чуть что – глаза на мокром месте.

Я не пойму, что за напасть:

дурные, радостные ль вести –

мне лишь бы нареветься всласть.

А мир давно уже оплакан

и без меня – тот

прежний мир,

который в детстве был так лаком,

так добр, так ласков и так мил.

Но вот он лопнул, точно

мыльный

пузырь, и холод замогильный

подул, и обнажилась явь,

в которой сдохни, но оставь

следы – пусть это будут

слезы –

янтарь в песке житейской

прозы.

* * *

Перекопать бы шар земной

и докопаться до иной

реальности… Тебе за сорок,

и ты стыдишься рифмы

«морок» –

так рифмовал ты

в двадцать лет.

С годами все яснее свет

в конце тоннеля. И в начале –

в тот миг, когда тебя

зачали.

Перелопатить свое «я» –

и в сферы инобытия

проникнуть, где уже

над миром

не властно Время.

И пунктиром

жизнь не прочерчена – в одной

все слито точке. Неземной

мир проступает сквозь

земное –

преображенное, иное.

Саратов