Послесловие к экскурсии

Наталья Гранцева. Воздух Петербурга: Книга стихотворений.– СПб: Журнал «Нева», 2018. – 96 с.

Поэтическая книга Натальи Гранцевой уже получила ряд точных оценок. «Петербургский текст, насыщенный историческими и культурными аллюзиями… в «невидимом петербургском посыле, месседже» для аргументации влияния Петербурга на языковую личность автора мы бы выделили культуру мышления и культуру чувств», – написала Вера Харченко. «Фактура стиха, полного таинственных умолчаний и невысказанных мелодий, должна бы по питерской традиции тяготеть к символистским туманам. Но сухой, нервный почерк Гранцевой взывает скорее к акмеистской четкости», – написал Лев Аннинский. Да уж, петербуженство…

В окруженье тритонов, речных 

субмарин,

Под охраной сирен, 

ихтиандров, ундин,

В хороводе русалок холодном

Караваном эпох, завершивших 

поход,

На погрузку идет 

обезлюдевший флот

С габаритом высоким 

надводным.

И по левому борту, 

как прошлого свет,

Размещается тихий 

университет,

Как науки святое семейство.

А по правому борту истории 

вширь,

Как уснувший навек 

адмирал‑богатырь,

Простирается 

Адмиралтейство...

Даже если стереть напрочь все топонимы, любой определит единственное в мире место, где это могло быть написано. А уж коли стирать их (топонимы) бесполезно – лучше оставить и насладиться.

И, объят фосфорическим сном 

неживым,

Меж Тучковым мостом 

и мостом Биржевым,

Меж Дворцовым и Троицким 

смутным,

Исчезая, уходит в хранилище 

тьмы

По волнам серебра, молибдена, 

сурьмы,

По вольфрамовым бликам 

и ртутным…

Наверно, надобность поэзии именно в этом: о «сером, стальном» блеске Невы сказано бессчетно, и вдруг ритмический перечень металлов (пардон, сурьма – полуметалл, но серебристым, бледно‑голубым бликом ложится идеально). И блики сего арсенала металлов не только обогащают трехвековую палитру Петербурга, но впечатывают в подсознание: благородная стойкость, «тугоплавкость», твердость… опять выбивается из ряда, на этот раз ртуть, ответственная за блеск и подвижность. Но Нева – все ж не озеро, а тугоплавкие ленинградцы, петербурженки – все ж не тугодумы. И если уж только одно слово уделить и этому дивному переходу от цвета к «физическим свойствам», и всей картине поздневечерней Невы… они – завораживают. Ритм, текучие аллитерации ответственны за сей «фокус».

В книге немало беглых, хлестких дерзостей: «Булыжником прикончи циферблат, / Календарю черкни по горлу бритвой». Они годятся, наверно, и в тексты рок‑хитов, но позволяют согласиться с определением Аннинского: «Гранцева – из числа крупных поэтов «невского разлива» – главная удача, это прекрасная, поэтичная панорама Петербурга». (Согласимся и с двоякостью «разлива»: место производства лирического пития и преполнение вод нашей самой поэтической реки.)

Мне посчастливилось прожить пару лет в Ленинграде: физмат‑школа при ЛГУ, Политех. Отпечатать на весь свой век это гранитное величие. По сей день каждая командировка в Питер – праздник, перезапуск некоего внутреннего метронома. 

Пусть по правую руку плывут 

по земле

Петр Великий, Растрелли, 

Орбели, Тарле,

Как фантомы отрады 

причальной,

А по левую – светит огнем 

колдовским

Над погибшим музеем 

военно‑морским

Колоннада таможни 

ростральной.

Пусть плывет, в анемичной 

дрожа синеве,

Дом ученых с химерами 

на голове

Двуединым светильником 

жизни.

Пусть выходят дворцы 

на старинный парад

И атланты Египта на страже 

стоят

Цитадели регистра отчизны.

Пусть по левую руку сверкают 

мирам

Телевышка, мечеть 

и фортеции храм,

Откликаясь текучим 

движеньям…

Помнится, Набоков, комментируя «Евгения Онегина», говорил, что если мысль Пушкина стопорилась, он прибегал к «приему перечислений». В книге Гранцевой этот прием прекрасно служит, но, не рискуя возражать уроженцу Большой Морской улицы, согласимся: пусть «перечни» – недостаток. Но недостаток – пушкинский…

...Вылетает невидимый 

всадник ночной.

Повелитель дорог, переправ 

и мостов,

Эмиссар европейских идей 

и кнутов…

Золотого столетья последний 

герой

Он летит за всевластьем, 

забвеньем, игрой,

К невозможным деяниям, 

верным сердцам,

К превратившимся в прах 

дорогим праотцам.

Мне довелось публиковать несколько статей о нон‑фикшен книгах Натальи Гранцевой. Шекспир, русская литература XVIII века – ее широко известные… «компетенции». Этот новомодный термин Минобра пусть уравновесит архаику тем ее исследований! Запальчиво защищает Сумарокова, Ломоносова. Признает архаичность «Россиады» Хераскова, но… «Тяжелым, неизящным современным британцам кажется и английский язык Шекспира. Смогли бы читатели мира наслаждаться им, если б филологи за минувшее столетие не озаботились осовременить аутентичные шекспировские тексты?» И ее «реставрация» Хераскова – ответ Сомерсету Моэму, писавшему: «Русские помнят со школы ряд писателей XVIII века, но не читают их». Да что понимает этот британский шпион? Первый же навскидку квазифольклорный пример… В пьесе и фильме «Покровские ворота» блистательный Костик, указав Хоботову на крайнюю неактуальность, занудность чего‑то, бросает: «Да это ж… Херасков! » – «Костик, только не ругайся!» – отвечает Савва Игнатьевич, «глас народа». 

И в поэтической книге Гранцевой я искал примет ее любимого века. Найденное еще раз подтвердило тезу Бродского о преимуществе поэтического взгляда – в стихах она идет от фактуры, литературы XVIII века, вверх до наших времен и, кажется, далее даже:

А я люблю одические рати,

Стремительную конницу 

сатир,

Бивак элегий в шелковом 

халате,

Гром эпиграмматических 

мортир…

Там лес страстей, туман 

очарованья,

Восторг мундиров, воли 

стремена,

Там прошлое свободы 

без названья,

Там тайн невыразимая 

страна –

Держава с философией 

шаманской,

Отечество с поэзией беды,

Империя с душой 

республиканской,

Республика с характером орды.

Маленькое (и личное) несогласие только с… (за)главным положением, то бишь титулом книги и тезой Веры Харченко о «невидимом петербургском посыле, месседже». Да Петербург здесь столь весомо‑зрим (но не груб – культурная же столица)! Его «месседжи‑посылы невидимы»… как павильон станции метро «Петроградская» в час пик! Именно их прекрасная зримость, образы Петербурга, царящие на каждой странице, кажется, просят не дублировать их в титуле.