Крепли музы, прозревая

Режиссер Сергей Зайцев (слева) и Виктор Леонидов (справа) в гостях у Коржавина. Фото из архива Виктора Леонидова

«Пойдем шляться», – говорил он мне. И мы шли от Малой Бронной в Дом книги или в «Библио‑Глобус». Он почти ничего не видел, но, как ребенок, буквально всей кожей ловил происходящее вокруг. В книжных магазинах его узнавали, и он как‑то светло, по‑детски радостно общался с людьми. «Наум Моисеевич, да неужели это вы?» «А вы надолго?» «А я был в Бостоне на вашем вечере, а еще, очень давно, в Политехническом».

У него был абсолютно поэтический слух. Помню, я читал ему стихи Туроверова. Совершенно точно, он слышал их первый раз. Какое‑то слово показалось ему неверным. «Ты врешь», – перебил он меня. Придя домой, я первым делом раскрыл книгу. Коржавин оказался абсолютно прав. То же случилось, когда я пел ему какую‑то песню Высоцкого, которую он до этого никогда не слышал. Я перепутал слова, и Коржавин сразу это заметил. И снова не ошибся.

Вообще меня не покидала уверенность, что люди после общения с ним становились лучше. Настолько он производил светлое впечатление. Казалось, его наивности не было предела. Но это было только на первый взгляд.

При всех своих «детских» качествах он был человеком абсолютно твердых принципов. Особенно, когда дело касалось порядочности и отстаивания своего мнения. В сталинские времена совершенно откровенно говорил все, что думает, искренне подвергая сомнению происходившее вокруг. Это было настолько непонятно и необычно, что его довольно долго не арестовывали. Да и после ареста и ссылки Наум Моисеевич оставался таким же. Оказавшись в США, он, подобно Солженицыну, к которому всегда сохранял глубочайшее уважение, шокировал окружающих своими взглядами, воспринимавшимися чуть ли не как монархические. Совершенно отказывался принимать Бродского. Он просто искренне считал его чуждым основным традициям русской поэзии. Еврей, как раньше горько шутили, с головы до пяток, Коржавин говорил, что зря Ленин привлек в революцию столько представителей угнетенной при царе нации. Ни к чему хорошему это не привело.

Я помню его восторг, когда он говорил о мужестве и горьком юморе людей, с которыми был рядом во время войны, на заводе, в ссылке. Все это напоминало строки Пастернака «Превозмогая обожание…». Коржавин действительно с глубокой болью любил Россию и восхищался русским народом.

Наум Коржавин. Жизнь моя, Россия… Избранное. – М.: Русский путь, 2019. – 280 с.

Все это вспомнилось, когда я взял в руки небольшую книгу со знакомым портретом на обложке. Составила сборник Елена Дорман. Она, ее сестра и родители были одними из ближайших друзей поэта. Предисловие написала Ирина Машинская, она встречалась с Наумом Моисеевичем в Америке.

Хорошо знакомые строки, абсолютно четкие и ясные. Как и в жизни, поэт в них предельно откровенен. Вообще абсолютная незамутненность и точность, невзирая на казавшиеся наивными представления об окружающем мире, были стержнем его поразительного мужества.

«Все для тебя. Гордись, Отчизна./ Пойми, прости им эту прыть; / Идиотизм крестьянской жизни/ Хотелось им искоренить./ Покончить силой – с древней властью/ Вещей, – чтоб выделить свою./ И с ней вести дорогой к счастью/ Колонны в сомкнутом строю». Как же все сказано. Отбросить древнюю власть, а к новому счастью привести именно колоннами, сомкнутым строем.

Вообще размышления над трагедией своего поколения и поколения отцов, поиск первопричин, обусловивших появление нового общества, стали красной нитью многих произведений поэта. И в книге «Жизнь моя, Россия… » чуть не каждая строка это доказывает: «Крепли музы, прозревая,/ Что особой нет беды,/ Если рядом убивают/ Ради Веры и Мечты./ Взлет в надеждах и законах:/»Совесть – матерь всех оков…»/ И романтик в эшелонах/ Вез на север мужиков…Чье‑то горе,/ Чья‑то вера –/ Смена лиц, как смутный сон:/ Те – дворяне, те – эсеры,/ Те – попы… А это – он».

Однако в книге представлены не только стихи. Любой, кого хоть как‑то интересует история нашего общества, уверен, с волнением прочтет статью «Опыт внутренней биографии». Она была написана еще в 1968‑м, в год введения танков в Чехословакию, но до сих пор удивительно свежа и современна. Размышления поэта о первопричинах и последствиях для России событий ХХ века просто поражают:

«Сначала это были почти интеллигенты, недоучившиеся студенты, потом рабфаковцы и студенты советизированных вузов, учившиеся по упрощенной программе и сдававшие упрощенные экзамены. Советская власть широко распахивала перед ними двери, плохо представляя, что должно происходить за этими дверями… Вся история советской власти связана с защитой этой как бы понарошку созданной интеллигенцией своего места под солнцем, своего права не соответствовать занимаемой должности… Роковой вехой, погубившей нашу страну, обыкновенно считают коллективизацию… Однако не менее страшные последствия имеет и культурная революция, создавшая вышеназванную прослойку».

Словом – читайте Коржавина.