Только музы, только небеса

Труден путь поэта... Франц фон Штук. Сизиф. 1920

Поэт, несомненно, в чем‑то – Сизиф. Если воспользоваться известной фразой Владимира Ленина о компромиссах, то можно сказать, что среди поэтов есть Сизифы и Сизифы. Есть Сизифы, вкатывающие камень поэтических амбиций на гору признания, или Сизифы, вкатывающие камень поэтического таланта на гору всемирной литературы, «ведь пОлзок путь к последнему пределу,// Где никому ни до кого нет дела,// Где только музы, только небеса…»

Вспоминается известное хайку Кобаяси Иссы: «Тихо, тихо ползи,// Улитка, по склону Фудзи// Вверх, до самых высот!» Тихо ли, резво ли, грустно ли, весело ли, но – не занимая настойчивости, Сизиф занят репродуцированием очередного акта своего мифа‑наказания, и вот – он на вершине. Достигнута точка экстремума. Короткий миг передышки, когда перед тобой простирается полное соблазнительной свободы небо, что манит к себе героя, у которого «крылья за спиной огромные».

Неотвратимо толкутся вокруг классические вопросы русской литературы, которые Андрей Гущин формулирует по‑своему: «Кому наши птицы поют?», «В какие пустыни какой народ// Держит сегодня путь?»

Сизиф, достигнув вершины, должен принять решение – сталкивать ли камень вниз, понимая, что когда «камень достигнет дна, как основанья храма, останется тишина, бывшая до Адама» (стр. 25). Он практически обречен столкнуть камень, преодолев неизбывную боль души за «богоизбранный народ», для которого «когда‑нибудь ничтожный трилобит… свои введет каноны красоты».

Камень, ринувшись вниз, сокрушит все на своем пути, и придется снова ждать первого дня творения. Неизвестно, как долго. Поэтому, на всякий случай, «зная, что сбудется, наперед», придется подыскивать «фото в гранитный паспорт».

Оглядевшись вокруг, Сизиф возвращается в своих мыслях к земным реалиям, где «все так зыбко и случайно», где «глаза устают от чтения// Несусветной галиматьи,// Имеющей смысл// В контексте игры на деньги», или когда, скажем, вспоминается о киевской осени, где «бунтует пламенный грузин», времена которого уже прошли и затерялись в репортажах желтой прессы, когда приходит горькое откровение, что «блажен, кто ближним нелюбим». Прост и страшен этот негатив одной из заповедей Христа. И хочется верить, что если это и правда, то ненадолго и на ограниченной территории.

Андрей Гущин. Сизиф на вершине. – 164 с. – СПб., Алетейя, 2018.

Отдельные стихотворения перекликаются между собой тематически, лексически, что делает пространство сборника объемным, полифоничным.

Искренне порадовало, что автор не поддался странноватому, но модному нынче предрассудку и пользуется словом «последний», не делая уступок слову «крайний», у которого всегда было свое место в словаре и лексиконе, но которое теперь страстно лоббируется немалым количеством пользующих русский язык…

Прочитав «Лондонские дневники», понимаешь, что всегда есть запасной выход. Emergency exit. Особенно, «когда это лето пройдет» и «наступит холодный Пушкин». Вот тогда можно податься в британские пределы, где «Лермонтов из‑под снега// фиалками прорастет// холодным февральским утром»... Ах, как тут кстати в качестве звукового оформления донесется песня в исполнении Григория Лепса «Я уеду жить в Лондон»!

Вероятно, в этом что‑то есть – если, конечно, присутствует такая возможность – удалиться в сырую европейскую столицу, где во дворах домов, случается, растут пальмы, где в Гайд‑парке и Кенсингтонских садах «молодые белки берут из рук,// что дашь, без тени здравого опасенья». И в годовщину Великого Октября не выходить на улицу с красным флажком. Однако не очень далекое прошлое, которое маячит за окном выросшими липами или по‑прежнему дымящей ржавой трубой, которое порой прокалывает сердце непонятной болью, возвращается и воспоминаниями, и фотографиями, и стихами… И прогуливаясь по Трафальгар‑сквер или в Сент‑Джеймском парке, понимаешь, что «страннику поможет не вернуться// Лишь Ариадны порванная нить». Ого, мифы начинают перекликаться между собой. Тезей – преемник Сизифа? Так отважится ли он порвать данную Ариадной нить? «Сколько я видел, в самом умном человеке есть своя доля ограниченности, достаточная для того, чтобы он в своем образе мыслей не мог далеко уйти от общества, в котором он воспитался и живет» (Николай Чернышевский, «Русский человек на rendes‑vous»).

Сизиф Гущина, за свою долгую мифическую жизнь вкативший немало камней и столько же раз спускавшийся к подножию, вразвалочку или кубарем, ироничен, как человек, хорошо знающий свое дело: «Забвение – лучшее лекарство// От всех болезней:// Забыл умереть –// И выжил!»

Давайте оставим Сизифа на вершине. Дадим ему передохнуть. Пусть будут «только небеса». Потому что скоро «появится ангел// И скажет: «Пора на работу».