Я просто в щелку поглазеть

Наталия Елизарова. Страна бумажных человечков. – М.: Арт Хаус медиа, 2019. – 122 с.

Человек идет по дороге, 

ныряет в метро,

его перемещает нутро

крупного ящера, людного 

изнутри диплодока.

Человек едет долго.

Выходит в поле, плачет, 

падает на траву:

«Господи, если как-то 

не так живу,

Научи, как надо!

Меня пожирают черви,

огни

душного города,

спаси, сохрани,

избавь от терпкой тоски 

вечерней»…

Лирическая героиня Наталии Елизаровой смотрит на мир сквозь призму вечных вопросов: «Какая в умиранье листьев цель,/ Чтоб новые потом весной рождались?» Мотив целевого смысла вырастает из темы города с его скоростями и утилитарной направленностью. Город влияет на ментальность горожанина технократическими благами, перестраивая его сознание. Поначалу лирическая героиня задается вопросом смысла жизни в терминах конечной цели. Но вскоре постановка вопроса меняется. Смысл уже связывается не с целью, а с возможностью внутреннего совершенствования. Как оно происходит? Природа не может в принципе дать ответа на этот вопрос. Она откликается «лишь бисерным стрекотом цикад». Поэтому лирическая героиня обращается не к ней, а к Создателю. Но даже если предположить, что Творец и впрямь говорит с человеком через природу, то нужно еще уметь это услышать. 

Разветвляющиеся ассоциативные связи охватывают обширный культурный пласт сознания лирической героини Елизаровой. Историческое время для нее не архивное, а живое. Она ощущает себя причастной к прошлому своей страны и не вспоминает, а проживает судьбы родных и близких, реинкарнирует: «Мне часто снится 41-й год,/ что я сижу одна в сыром подвале./ И Танька, и немецкий самолет,/ и мне 16 скоро будет, Вале». Насыщенность мини-полотен идет от насыщенности внутреннего мира ее лирической героини. Этим же обусловлено и преображение реалистичного пласта  в метафорический текст.

Мне снится, 

что я сельский почтальон,

я вижу вновь и вновь 

все тот же сон:

в конце деревни – дом, 

за ним – крылечко.

Иду дорогой, а дома-то в ряд,

и ладно, боком в бок они стоят,

под косогором пробегает речка.

Конечно, в ней вода неглубока,

но мерно проплывают облака,

скользят в окне уже родные 

лица.

И рядом с домом – сад, 

а дале – лес,

в нем сосны – не солгу я – 

до небес,

спиной к ним смело можно 

прислониться.

А в сумке – письма. 

Ждут их, как зарю,

а если нет, обычно говорю:

«Придет, конечно, 

просто задержалось!»

А писем нет и нет 

который год.

Грибы в лесу, а в нашей 

речке – брод,

а писем нет и нет, 

такая жалость…

И выдохнуть огромный шумный город… Борис Кустодиев. Интерьер. Женская фигура у окна (В мастерской). 1920. Русский музей

В Замоскворечье – храмов 

купола,

в Замоскворечье – явь совсем 

иная.

Мне чудится, здесь старая 

Москва,

стою в смятенье странного 

родства,

московских улиц старины 

не зная.

Я – только гость, не ведавший 

корней,

не помнящий селения и рода.

Каких времен, каких чужих 

кровей,

без ориентиров выхода и входа.

Я – так, я просто в щелку 

поглазеть

и выдохнуть огромный 

шумный город –

котел амбиций, горечи газет,

но вновь вдыхаю, обжигая 

горло.

«Обжигая горло» говорит со страниц своей книги Елизарова о сиюминутном и вечном. Город – «котел» сиюминутных амбиций и менталитета газетчиков. Его не выдохнуть окончательно. Голос ее негромок, в ней нет цветаевского надрыва, отрывистости и ритмической рваности. Плавность и музыкальность ее строфы сродни чеховскому повествованию. И тем сильнее драматизм безысходности ее героев: «Пятиэтажка. Теплится окно./ Мерцает лампочка под ветхим абажуром,/ под ним идет счет времени, оно/ в причудливые множится фигуры…» Здесь мне видится последняя сцена «Дяди Вани» в современном варианте, когда жизнь прошла, а вместо тетради со счетами «идет счет времени» «под ветхим абажуром». «Мы, дядя Ваня, будем жить. Проживем длинный, длинный ряд дней, долгих вечеров; будем терпеливо сносить испытания, какие пошлет нам судьба, будем трудиться для других и теперь, и в старости, не зная покоя», – пытается успокоить его Соня. А тем временем герой стихотворения Елизаровой проживает этот «длинный, длинный ряд дней», и мы видим, чем оборачивается Сонина утопия. Вместо Сони теперь – орущая жена, а вместо обещаний «неба в алмазах» – угрозы уйти с тем, кто одарит алмазами земными: «…что будет город/ иной, где жизнь ее забьет ключом,/ где сыновья его окончат школу,/ родят детей... Но он-то здесь при чем?» Так выворачивается изнанкой Сонино механическое «трудиться для других». Это существование без поиска своего призвания, «без слез, без жизни, без любви», превращающее мир многоэтажек в страну бумажных человечков. За ее пределами обитает любовь. Она вдыхает душу живую в ледяное пространство зим реальных и метафорических, отогревая память прошлого. Но это не панацея от одиночества и переживаний. Такое было бы возможно только в мире бумажных человечков. А в этом – любовь есть вечное движение друг к другу по ломкому льду отношений.

По застывшему озеру, 

крытому корками льда,

ты идешь мне навстречу, 

только одна беда:

в легком тумане, в искрящейся 

белизне

словно не можешь ты подойти 

ко мне.

С любовью все только усложняется, усиливается, обостряется. Но зато открываются небеса.

Бредешь наугад, только 

ветер колючий в лицо,

а хочется света, огня, теплой 

радости в доме.

Но ты одинока, как анахореты 

и вдовы,

и черпаешь сил в разговорах 

с Небесным Отцом.

Книга Наталии Елизаровой заставляет задуматься о многом и о главном. Она рассчитана на медленное чтение и на читателя, идущего в глубину.