Уходит в воду трезвый Диоген

Когда летишь в ощип, прозрачен и пернат. Карл Брюллов. Летящий ангел, оплакивающий жертвы инквизиции. 1849–1850. Русский музей

Анна Маркина

Loveis

Такая нежность тайная,

темноты,

как будто заперт в ребрах

соловей,

и сколько звука в нем, дождя

и сил!

Как будто и не кровь в тебе –

глинтвейн,

в ней колются добавленные

ноты:

гвоздика, кардамон и апельсин.

Ползет над парком желтая

улитка.

Листва еще дрожит на ряде

свай.

Прощаешься до будущих

чернот,

целуешь на прощание, бывай…

И ночь, из земляной прохлады

выткана,

в которую врываешься,

как крот.

И так лежишь, сиянием

охвачена,

и нежность, ослепленный

поводырь,

выводит сердце прыгать

на карниз.

Напоминает розовый пузырь,

старательно надутый

из жвачки.

Пожалуйста, не лопайся. Loveis.

* * *

Гремучий свет залазит

под листву.

Что ищешь ты в игольчатом

стогу?

Опять живешь? На берегу

живу.

На берегу горячем. На бегу.

На пляж ношу театр

и инжир.

В коричневом пальто скучает

Майкл.

– Тебе не жарко, Майкл?

– Не скажи.

Вот фоточка. Вот я

и мо…ре/эм.

Лайк.

И дынный жар – в разбитое

окно.

Сметана начинает

прокисать.

А виноград проходит

через сад

сквозь стену на бутылочное

дно.

Хожу на пляж. Сметана

и инжир.

И машут с корабля – давайте

к нам.

Нет-нет. Я на бегу.

Я по волнам.

Банановый прибрежный

пассажир.

Олег Бабинов

Леночка

Дождь в апреле каждый день

В Питере.

Ходит – кепка набекрень –

В кителе.

По песчаной по косе

К Балтике,

А у Леночки в косе

Бантики.

Сны растаяли, в Неву

Вытекли.

На газонах мне траву

Выпекли,

Как на Пасху куличи

Сдобные.

Мы, апрельские дожди –

Съемные.

Есть там в Пушкине одна

Девочка,

А по имени она

Леночка.

Босоножки, голытьба,

Пяточки,

Но играет, как судьба,

В пряточки.

Дождь в апреле каждый день

В Питере.

Все вокруг кому не лень –

Зрители,

Как пичужку под мостом,

Пеночку,

Питер прячет под зонтом

Леночку.

Брейгель

Собаки – гав-гав.

Охотник – пиф-паф.

Дикий зверь – либо зверь,

либо труп.

На распускающийся кулак

падает хулахуп.

Жалобщик о неженственных

временах

прав, но глуп.

Опа! Наш менеджмент-

консультант

кричит в микрофон: смей!

Червивая падаль с того куста,

чей ствол обнимал змей.

Моя бабуля была старлей,

а я был необнимаемый,

самый длинный из всех червей,

самый неубиваемый.

Самый гадкий из всех чертей,

самый себя спасаемый.

Было нас много на утлом серфе.

Свалены мы на бреге.

Кто бы нас помнил, когда б

не селфи,

что с нами сфоткал Брейгель!

Евгения Джен Баранова

***

Когда пощады нет,

но нет и чистой боли,

когда спешишь в ощип,

прозрачен и пернат,

то харкает гортань смолою

алкоголя,

то гукает земля над жабрами

солдат.

Когда идешь к тому,

кто был тебе не нужен

еще вчера, ан-нет:

«Все кончено, малыш», –

внутри тебя шумит

и звякает снаружи,

и бабушка зовет, и дядя,

и Черныш.

Когда-куда-зачем,

не всё ли... оборванцу,

не всё ли... воробью,

чей коготок увяз.

Приходится смирять.

Приходится смиряться.

Приходится молчать.

И плакать через час.

* * *

– Что за холмик на картоне?

нарисован как?

– Это леший пни хоронит

в юбках сосняка.

Как схоронит, на поляну

вынырнут свои –

дятлы, иволги, жуланы,

сойки, соловьи.

Как запляшут для потехи,

как возьмут в полет...

Плащ полуденницы ветхий

огоньком мелькнет.

Выйдет в косах, выйдет

в белых,

поцелует в лоб.

И останется от тела

кожаный сугроб.

Мурава

Дано мне тело, что мне

делать с,

когда вокруг поэты собрались

и спорят в любознательности

гадкой.

Я существую дольше, чем живу.

Осталось наблюдать сквозь

мураву,

как время прорастает сквозь

лопатки.

Зачем балет с игрою на губе,

когда предмет не равен сам себе,

но равен отражению кирпичик.

Зови меня по имени, я – хор

капризных братьев, вымерших

сестер,

жаль, страх не избавляет от

привычек.

Как маленький порок у соловья,

как мышцы от движения

болят,

как раскаленным дням циклона

темя,

дано мне тело. Разве что

взамен.

Уходит в воду трезвый

Диоген.

И ничего не остается, Женя.