Михаил Свищёв
* * *
Говоря об этом, кто о чем
думает, прикидывает. Я же
верю, что, как раньше на бочок,
на кушетку свежую
приляжешь,
в темном зале с мебелью иной
пахнущее йодом и корицей,
как сеанс повторного кино,
детство на простынке
повторится –
из гвоздей с резинкой самострел,
стрелы с акварельной
каплей яда,
мультики… А дальше
я смотрел,
дальше и показывать не надо.
Сад камней в Братеево
Свезли камней и обнесли
стеной.
По пятницам, тверезые
на вырост,
мы этот сад обходим
стороной,
далекие от мысли,
чтобы выбрать
несвойственную русскому стезю
на досочках, где Леночки
плюс Лёни.
Но места не отыщешь
для синдзю
японистей во всем
микрорайоне,
когда на двор спускается туман
и школьнице
нашептывает школьник
начитанные в «Яндексе» тома
прелюдий к гениальной
старой шкоде,
счастливые любовники когда
нам в сумерках являются
без грима
попарно, как над рожью
провода,
как мертвое зерно,
неповторимо.
* * *
Сочинять, так в полвторого,
Наблюдать, так с высоты:
Где кончаются коровы,
Начинаются хвосты.
Если ром – то с кока-колой,
Если в землю, так в свою –
Где заканчивалась школа,
Дул стрекозами июнь,
В иван-чае у оврага
Что ни всадник, то трубач –
Там, где выдохнется брага,
Вспыхнет синеньким первач.
Если треснет, можно скотчем,
На шурупы и болты.
Там, где я сейчас закончусь,
Там начнешься сразу ты.
* * *
Красный особняк на Каширке
помнишь?
Здесь мы ждали Мишку,
в быту – Крота,
Раньше ПТУ, а сегодня колледж,
Но картина в пять этажей
всё та:
Ученик – наставник –
седые кудри
По контрасту с рыжими –
скукота,
Всё в семидесятых пыли и пудре,
И conception нынче не так
проста –
Космонавт с прорабом
в надёжной каске,
Комбайнер с дояркой сомлел
во ржи...
Но какой же прочною, сука,
краской
Нам на кирпичах
рисовали жизнь!
* * *
Завтра ты скажешь,
что завтра среда.
Тень под ключицей, как крестик
нательный,
и повторяет под мостом вода
улицу, лампочку, ночь
в понедельник.
Здесь налегает на камень коса,
ветер торопит
сворачивать снасти,
крепко зажмуривать
детям глаза,
форточку в кухне распахивать
настежь,
сколько его ни покой, ни жури,
сердце ладонь покидает
синицей,
и переловлены все журавли,
и никому ничего
не приснится.
Так повелось или так повело,
только от веку иначе нельзя:
лишь
влево поедешь – забудь
про седло,
вправо возьмешь – обязательно
сядешь.
Воск тишины, вопиющего глас
сходятся, словно
в конструкторе лего,
разве единственный
выпучит глаз
конь, наступивший
на череп Олега.
Внучка за бабку,
Рязань за Рейхстаг,
сын за отца подлежит окороту,
мышка крадется
в железных крестах
к русскому в серых крестах
огороду,
ведь на излучине этой реки
конюхи, кони, волхвы
и солдаты –
мы одинаково недалеки
ни от корней своих,
ни от лопаты.
* * *
Нас вовсе не обманули:
насажены на кукан
любовь до последней пули,
до равенства всех – стакан
и братство до первой крови;
от ратных трудов мокры
земля, простыня, а кроме
нам нечем друг друга крыть,
чтоб вышло не слишком
тяжко.
Навечно торчат в гостях
царапины на костяшках
и ссадины на локтях.
Нам нечем прикрыться,
Боже,
и, первой любви под стать,
злопамятство есть
не больше,
чем средство не забывать.
Похоронные агенты
Мы с ней все
одного, понимаешь, цеха,
уважаем хохмы,
охоту, коньяк, стихи,
по субботам ходим
в универсам и церковь,
где промеж печенок
и панихид
чаем будущей жизни,
воскресения мертвых чаем,
лишь одно
удивлять не перестает –
как она непохожа
на все, чем ее встречаем,
так медведь не похож
на двустволку,
а кровь – на йод.
Загадка
Она учит звон золотых
монет
повторять «у нас ничего
нет»,
циферблат царапать
стальным прутом,
никогда откладывать
на потом,
перекрещивать кости
среди игры,
покидать жилища, пиры, миры,
оборачивать туловище назад
и не видеть собственный
пыльный зад,
быть одним и тем же,
когда вдвоем,
притворяться ветошью,
муравьем,
волочащим спичку,
как то бревно,
в небоскреб, где все муравьи
в говно,
умерять естественную прыть,
жизнелюбом быть
(вообще не быть),
этажи просчитывать
и ножи…
Бог с тобою, милочка!
– это жизнь.
комментарии(0)