Андрей Кротков О Нике Турбиной (1974–2002) написано немало статей и снято несколько документальных фильмов. Большая часть этой продукции появилась, когда самой Ники Турбиной уже не было в живых.
Тема, что называется, очень благодарная и благодатная. С одной стороны – печальная сказка почти что в духе андерсеновской «Девочки со спичками». С другой – традиционная в истории русской литературы судьба дарования, проявившегося слишком рано и загубленного сначала неумеренными похвалами, потом – равнодушным забвением. С третьей стороны – невыдуманная биография, о горьком финале которой можно элегически погрустить, а заодно высказать приличествующее случаю сожаление по поводу того, как небрежно в России обращаются с талантами.
Одаренные дети – радость и гордость их родителей. Ранняя детская одаренность – неразгаданный психологический феномен, притягательность которого навсегда освящена двумя образами реально существовавших людей – австрийца Вольфганга Амадея Моцарта и русского Александра Сергеевича Пушкина.
На этих двух фигурах стоит сосредоточиться – они одновременно сходны и несходны. Моцарт и Пушкин, по современным представлениям, прожили непозволительно мало. Моцарт немного не дотянул до тридцати шести лет, Пушкин – до тридцати восьми. Но по меркам своей эпохи, когда средняя продолжительность жизни была невелика, оба они достигли возраста более чем зрелого, почти пожилого. Если Моцарт как исполнитель и композитор дебютировал образцово рано, то Пушкин не вполне соответствует образу одаренного дитяти: в печать он пробился в пятнадцать лет, а настоящий литературный успех обрел, только перевалив за двадцать. Сближает великого австрийского композитора и великого русского поэта то, что оба они с детства были окружены густо наэлектризованной атмосферой будущей профессиональной стези, не оставившей им иного выхода, кроме движения по этой стезе. Моцарт провел детство за клавесином и роялем. Пушкин в детстве прочел по-французски множество книг, доступных не всяким взрослым умам, а в восемь лет сочинял стихотворные пьесы и поэмы в подражание Мольеру и Вольтеру.
Однако пример Пушкина совершенно особенный, гораздо более показательный. Обнаружив литературную одаренность в детские годы, он явил ее миру тогда, когда его дар созрел и стал самостоятелен. Это далеко не случайно. У ранней детской одаренности есть бросающаяся в глаза черта: она чаще всего проявляется в областях, для овладения которыми не требуется никакого жизненного опыта – в высшей математике, в шахматной игре, в музыкальном исполнительстве. Но не в литературе. Литературный гений в коротких штанишках, властитель дум, едва достающий носом до края обеденного стола – явление невиданное и невозможное. Вот почему Моцарт-дитя блистал в публичных концертах в том возрасте, в котором Пушкин-дитя баловался только представлениями на домашнем театре, где единственным зрителем была старшая сестра Ольга.
В судьбе Ники Турбиной было нечто отдаленно похожее. Мама-художница с младенческих лет начитывала дочери самую что ни на есть высокую русскую поэзию. На девочку, от природы несомненно одаренную поэтически, такой напор не мог не подействовать. Что она и засвидетельствовала, когда жаловалась на переполняющие ее детскую голову и рвущиеся наружу слова, которые сами собой складывались в структурированные, пусть еще неумело, стихотворные тексты. Девочка не могла противостоять захлестывавшей ее лирической стихии. Но не могла еще осознать природу стихии, понять ее и подчинить. Она просто жила и купалась в этой стихии, не отдавая себе отчета в том, насколько лирическая стихия далека от повседневности и нужд низкой жизни.
Взрослые дяденьки, обратившие благосклонно-покровительственное внимание на феноменально недетские стихи поразительно юной сочинительницы, очаровались, дали волю восторгам – и открыли ей зеленую улицу, поскольку располагали необходимым для этого авторитетом и влиянием. К сожалению, взрослые дяденьки не заметили, что взрослость стихов Ники Турбиной впечатляет разве что на фоне детского возраста автора, а по беспристрастному литературному счету достоинства стихов не особенно велики. Проклюнувшемуся ростку было еще расти и расти до крепкого дерева. Но дяденькам очень хотелось сделать доброе дело. И они принялись изо всех сил окучивать этот росток – при добродушном попустительстве прочих заинтересованных лиц.
Чем закончилось предприятие – известно. В тринадцать лет Нику оглушила поэтическая немота. Безжалостно подхлестываемое лирическое дарование словно перегорело – надорвалось, как маленький пони, которого попытались превратить в скаковую лошадь. Стихи больше не приходили. А те, что изредка приходили, ничем не отличались от альбомных стишков, сочиняемых томными барышнями на выданье.
Сама по себе поэтическая немота – не катастрофа. Периоды опустошенного молчания бывали в жизни многих великих поэтов. Но почему-то не нашлось никого, кто смог бы поддержать девочку-подростка во время болезненного надлома. А страна тем временем вступила в не слишком поэтическую эпоху политической нестабильности. В такой обстановке всем сделалось не до юных поэтесс. Когда же политическая нестабильность сменилась хозяйственным развалом, массовой нищетой и духовной раскрепощенностью на грани полубезумной анархической вседозволенности, то жизненный срок Ники Турбиной оказался сочтенным и отмеренным. 90-е годы XX века, отмеченные вакханалией прежде запретных соблазнов, должны были погубить ее – и погубили.
Поневоле приходит на ум перефразировка слов горьковского персонажа: «А была ли девочка-то? Может, девочки-то и не было?»
Девочка – была. Была столько, сколько смогла быть.
комментарии(0)