А дураку и Бога нет

Альфред Теннисон. In Memoriam А.-Г. Х. Опыт MDCCCXXXIII /Пер. с англ., Изд. подгот. А.Н. Горбунов, Д.Н. Жаткин, Т. Стамова. – М.: Ладомир: Наука, 2018. – 608 с. (Лит. памятники).

Репутация Альфреда Теннисона (1809–1892) в истории английской поэзии, да и мировой противоречива. Признанный при жизни викторианский – то есть поздний, «консервативный», как это у нас писали прежде, – романтик, любимый поэт давшей название эпохе королевы, заслуживший стихами титул барона и звание поэта-лауреата, Теннисон подчас воспринимался как поэт, находившийся в слишком идеальном пространстве собственных представлений, далеко не всегда соответствовавших ни материалам стихотворений и поэм, ни наступающему неевклидовому миру культуры.

Для многих людей того времени он и при жизни был признанный классик, но такие проницательные младшие современники Теннисона, как Алджернон Чарлз Суинберн и Джордж Мередит, отзывались о его творчестве весьма ехидно. Среди потомков единого мнения также не найти: о мировоззрении и уме Теннисона отзывались скептически и Томас Стерн Элиот, и Уистен Хью Оден, одновременно признавая за ним подлинность собственно поэтического чувства. Джеймс Джойс придумал для поэта прозвище Лаун-Теннисон. Однако эстетическое возвращение наследия Викторианской эпохи в более новое время не минуло и Теннисона, и его наследие рассматривается ныне более многомерно, нежели это делали наивные современники и язвительные наследники.

Нынешнее издание Теннисона на русском – не первое, но максимально полное и впервые в академическом формате – заставляет задуматься о восприятии Теннисона нашей культурой. Среди его переводчиков – Плещеев и Бальмонт, Маршак и Набоков (правда, его переводческие опыты не включены в этот том), Бунин и Шпет (да-да, тот самый крупнейший русский философ), Михаил Соковнин и Григорий Кружков, Марина Бородицкая и Григорий Стариковский. Многие тексты даны в различных вариантах переводов; это касается и заглавной поэмы (приведено множество альтернативных переводов отдельных фрагментов).

Поэма, давшая название тому, посвящена памяти Артура Генри Хэллама (1811–1833), лидера интеллектуального кружка «апостолов», объединяющего молодых людей из Тринити-колледжа Кембриджского университета, где учился и Теннисон. Поэт и эссеист Хэллам надолго стал,  несмотря на младший возраст, по сути, важнейшим собеседником Теннисона и пропагандистом его юношеских произведений. В статье «О некоторых чертах современной поэзии и «Лирических стихотворениях» Альфреда Теннисона», написанной за два года до смерти, Хэллам указывал на важнейшие, по его мнению, черты творчества поэта: «богатство воображения – и умение данным богатством управлять», «способность воплощаться в придуманные им характеры», «умение представлять себе различные предметы… и затем объединять их в единое слитное целое», «виртуозность и музыкальность стиха», «возвышенность мысли».

После неожиданной смерти друга Теннисон надолго погружается в состояние медитативного траура, создавая элегические фрагменты, объединенные затем в поэму «In Memoriam А.-Г. Х.» (опубликована полностью в переводе Татьяны Стамовой). Перед нами весьма свободная композиция (поэтому фрагменты вполне могут существовать как самостоятельные стихотворения), объединенная общностью скорбной темы, хронологией пребывания поэта вне собеседования с другом (которую комментаторы тома тщательно отслеживают), общими основами осознания мира. Ортодоксально-христианский Пролог (сочиненный для успокоения своей строго религиозной жены) контрастирует с гораздо более свободными представлениями основных фрагментов, проникнутых духом деизма и даже пантеизма: «Забыл или помнишь – все равно./ Любовь пребудет незабвенна –/ В ней каждое зерно бесценно/ И потому взойти должно./ Я буду петь – и петь светло./ Из темного гнезда сомненья/ Вспорхнет, как птица, вдохновенье/ И сразу встанет на крыло./ Давай всегда вдвоем идти./ Пусть часть меня в тебе живет. Тогда Любовь своей круг замкнет/ И облегчит твои пути».

Автор одного из послесловий к тому литературовед, доктор филологических наук Андрей Горбунов совершенно верно отмечает: «Теннисон, как правило, чувствовал себя свободно и писал хорошие стихи, когда обращался к прошлому, к старинным сказаниям и легендам». Конечно же, это в особенности относится к книге переложений легенд «Королевские идиллии», которую многие считают вершинным произведением Теннисона (к сожалению, их академического издания нет в русском переводе; в нынешнем томе присутствуют лишь отдельные поэмы и фрагменты поэм). Но подобную же сопричастность можно почувствовать и в поэме «Энох Арден», основанной на легенде, в чем-то сюжетно пересекающейся с целым циклом сюжетов о «сокрытом праведнике» (от жития Алексия человека Божьего до конфликта толстовского «Живого трупа»). Это свойство проступает явственно в ряде отсылающих к Средневековью баллад, стихотворений, малых поэм, и даже в тех вещах, которые преобразуют фольклорные и легендарные мотивы в совершенно независимые жутковатые притчи (вспомним, к примеру, «Кракена»).

Поэзия Теннисона может показаться действительно порой наивной; отчасти это проблема перевода (поэтому жаль, что формат этой знаменитой книжной серии не подразумевает параллельного текста), отчасти естественное ее свойство. Но сквозь такого рода наивность проступает та высшая формульность поэзии, которая жива всегда: «Закон есть Бог», – твердит иной, а дураку и Бога нет,/ Он видит преломленный в воде стоячей свет./ Не внемлет ухо, глаз не зрит – увериться изволь./ Но если вдруг прозреем мы, увидим не Его ль?»