Мария Бушуева
Не материк, а поэтический остров, обладающий всеми чертами собственного микрокосма. Иван Шишкин. Крестовский остров в тумане. 1880–1890-е. Русский музей
Книга Игоря Куницына четко соответствует главному принципу издательского отбора. Это не сборник разрозненных стихов, а именно книга, объединенная единым настроением – меланхолическим, единой темой – темой смысловых несовпадений двух миров, внутреннего и внешнего, и единой поэтической стилистикой. И то, что это цельная книга, очень ценно. Более того, возможно, «Портсигар» – та самая книга Игоря Куницына, которую он будет продолжать. Потому что, на мой взгляд, поэтическое развитие автора достигло в «Портсигаре» апогея. Поэт явлен читателю вполне состоявшимся, находящимся в высшей точке своего воплощения – и нужно или кардинально меняться, уходя от этой тематики и поэтики, то есть становиться другим поэтом, или сохранять верность обретенному. Изменение, наверное, и не нужно: «Портсигар» – не материк, а небольшой поэтический остров, обладающий всеми чертами собственного поэтического микрокосма, основа которого – биографическая наглядная реальность, а средство передвижения по нему – воображение. Воображение играет в этих стихах двойную роль, с одной стороны, метафорически преображая реальность, с другой – уводя от прозы реальности и от болезненного чувства психологического и социального несоответствия.
Глаза прикрываю,
макая катушку
удилища в речки холодную
тушку.
И вижу – в ресницах игрой,
оголтело
взлетело со дна полоснувшее
тело
слюду роговицы.
Рыбячии стайки!
И небо воды колыхнулось
на майке.
И запах ракушек волной
перламутра
кругами разлился от утра
до утра.
…
И неба реки почерневшие
брови
со вкусом заката
и запахом крови
нахмурились над перепуганной
в иле
невиданной рыбой
чудовищем или.
 |
| Игорь Куницын. Портсигар.
– М: Воймега, 2017. – 88 c. |
С виду случайный подбор впечатлений поддерживает доминирующую меланхолическую интонацию, самоорганизуясь в определенную последовательность подбора незначительных деталей (с иллюзией неопределенности). Автор создает картину как бы поэтического «провала» в щель между двумя жизнями, точнее, двумя способами существования. Это стихи «промежутков жизни», если вспомнить известные строки Игоря Шкляревского: «Есть какая-то сладкая грусть в промежутках и паузах жизни». Только грусть лирического героя Игоря Куницына вовсе не «сладкая», это грусть недовоплощенности важных жизненных целей, особо остро ощутимая по контрасту с воплощенностью поэтической, это депрессивная паутина «зависания» между жизненных дорог.
Выпей чаю, покури
и на стуле покачайся,
ничего не говори,
ничему не удивляйся –
либо слава и успех,
либо так же, как у всех.
Эмоция понятна: поэт в приведенном стихотворении хочет быть услышанным. Что при современном положении поэзии и авторов – сложно. Именно потому ныне поэзия или уходит сама в себя, провозгласив эзотеричность стихотворного текста самоцелью, или все-таки, выходя к людям, робко надеется на отклик и оттого становится проще, доходчивее, ближе к дневниковым записям и беседе с другом (а чаще – с самим собой). Стихи Игоря Куницына ближе ко второму типу. Они и рождаются для читательского сочувствия и, вполне возможно, обретают больший смысл и даже большие поэтические достоинства, входя в контакт с читательской ответной эмоцией. Но порой личное отодвигается, обращается в тень – и высвечивается метафизическая подкладка бытия. Тогда Игорь Куницын от поэтов современных, близких ему в той или иной степени (Марина Кудимова, Станислав Ливинский и пр.), делает шаг в прошлое – к классике, причудливо соединяя Сашу Черного (вспомним его строки: «Словно житель Марса, наблюдаю/ С завистью беззлобной из угла:/ Нет пути нам к их простому раю,/ А ведь вот он – рядом, у стола...») с Иваном Буниным («Что ж! Камин затоплю, буду пить.../ Хорошо бы собаку купить».)
Собственно говоря, два берега, между которыми путешествует поэтический катер Игоря Куницына, – некий иронически-фантастический «отлет» от реальности в ответ на ее болезненные уколы и печально-жалобная интонация исповедального нарратива. Такая интонация – как результат ущемленности жизненных смыслов, зажатых довлеющим прагматизмом, – не редкость в современных стихах. Причем настоящая причина ее всегда вуалируется, отчего острая вершина эмоционального конуса, изначально вдохновенно устремленного ввысь, автоматически летит вниз, вызывая остродепрессивный стихотворный призыв к читателю и его сочувственный отклик.
Потом я понял – он поэт.
Он знает истину простую,
что днем, когда повсюду
свет,
он проживает жизнь пустую.
И еще более остро:
Банка пива, пачка «Явы» –
это все, что нужно мне.
Я мечтал добиться славы,
но остался в стороне.
Все поэты ходят вместе,
переписываются.
Я один топчусь на месте,
зубы стискиваются.
Может, так оно и надо –
растворяться одному
с пачкой «Явы», с банкой яда
в поэтическом дыму.
Есть в книге «Портсигар» и проходные стихи, более слабые, почти вторичные. И это вполне нормально: такие стихи служат или фоном для других, сильных, или их эхом. Выскажу довольно очевидную мысль: если книга цельная, слабые стихи в ней – нужные штрихи для создания единой своеобразной поэтической картины. Помните у Льва Толстого о маленькой княгине: «Как это всегда бывает у вполне привлекательных женщин, недостаток ее – короткость губы и полуоткрытый рот – казались ее особенною, собственно ее красотой»? И с поэзией так.
