Друзья, я умер! пейте чай!

Павел Лукьянов. Turistia. – М.: Воймега, 2016. – 64 с.

Новая книга поэта Павла Лукьянова «Turistia» оправдывает название. Это онтологическое путешествие автора-героя в явно непростой нашей действительности: «здесь на неправильной дорожке/ следы неправильных людей,/ здесь каждый пес надежду гложет/ в толпе воспитанных идей». Это путешествие автора, его «хождение» и во внешнем жизненном пространстве, и в своем внутреннем. Естественно, ему неуютно, словно хоббиту Фродо Бэггинсу, вдруг вынужденному покинуть свой домик в родимом Шире и блуждающему в поисках, куда бы спровадить Кольцо Всевластия. Что может быть утешением в таких непростых обстоятельствах? Как ни странно, и кипящая вокруг чужая и странная чудаческая жизнь, и бурление внутреннего хаоса. Жизнь ради самого процесса. В конечном счете то же самое, что и толкает на приключения.

Спасение от окончательного проваливания в болото абсурда тут вовсе не в осознании какой-то великой миссии по спасению человечества, не в чувстве собственной исключительности. Не в бытовом нарциссизме, а в некотором внутреннем смирении, которое дает истинную свободу. Хотя бы и во владении обычным ремеслом, занятием, промыслом, который является одновременно и промыслом о человеке: «…заткнись и пой, возьми повыше,/ не всё то золото и зло:/ и в захудалом человеке/ есть худо-бедно ремесло». В этом можно увидеть перекличку с библейским «В поте лица своего будешь добывать хлеб свой». Можно и не видеть, конечно.

Павел Лукьянов по-прежнему автор-постмодернист. Но чувствуется некое изменение в его миросозерцании, некоторое развитие. По сравнению с предыдущими книгами «Мальчик шел по тротуару, и потом его не стало» и «Бред Брат», к философскому мироощущению автора прибавляется и видение мира как глобального детского сада: «пока дымится прошлое/ над утренним борщом,/ мы каждого дрожащего по имени зовем:/ выходит вова старенький, андрей кричит в углу:/ марина, дай печенье мне, я больше не могу! –/ марина плохо выспалась и просит молока,/ и коля прется по двору за пенсией слегка». Это небольшой фрагмент большого стихотворения «В.А.М.», узлового для «Turistia». Лирический герой вовсе не затерян в окружающем его абсурде, он вполне уверен в себе. Он точно знает и чувствует, что происходит вокруг, знает, чего хочет, его позиция по отношению к окружающему бреду очень четкая: «…за неприглядной формой господа, за духом дюже политичным/ мечтаю вытереться досуха и перейти на древнептичий./ безосновательность стремительно захватит личную особенность,/ над горизонтом укоснительным встает упущенность, возможенность».

Но поэт даже не вдается в конкретное описание неприглядности дюже политичного духа, и не собирается. Упорствует в своем бытии ради самого бытия и в самоценности такого мира, какой он есть. Пусть и дисфункционального. Вот в стихотворении «рама рыла маму»: «мир набит пустотой и соломой,/ в этом мире я – нолик, в этом смысле я – дома./ наполняя собою наполненность мира, /я, наверно, живу, я – уверенно мимо». Автор иронизирует над жизнью, но и ведь и над смертью тоже: «друзья, я умер! дети, садитесь, пейте чай!/ вы любите печенье, а значит, и – печаль./ да здравствует тревога и общий разговор,/ людей так очень много, что даже перебор». Это первые строчки из вполне «детского» по звучанию своему стишка «credo в сredit», странно перекликающиеся с кэрролловским безумным чаепитием из «Алисы в стране чудес». Вообще по-детски просто и весело о сложном и подчас страшном – особый дар. Есть о чем посмеяться и над чем подумать.