В Кремль в тапочках

Новелла Матвеева с любимой кошкой Репкой. Фото Игоря Михайлова

Новелла Николаевна Матвеева (1934–2016) прожила долгую, даже счастливую жизнь. По нынешним меркам – слишком долгую, а по меркам, применяемым обывателем к лирическому поэту, – необычайно долгую.

Но в том-то и дело, что Новелла Матвеева необычный лирик, не пронзительный, не рвущий на груди рубашку или на худой конец тельник, хотя случались в ее поэзии строки на удивление пронзительные, с жасминовым оттенком, случался и безумный ветер – даже ветр, – срывающий все крыши, все преграды, рушащий любые перегородки!

И все-таки она – лирик-созерцатель, берущий любое явление в оборот, долго его рассматривающий и только потом способный дать словам –  единственно возможным в созданной ситуации – воспеть или открыть невидимую доселе тайну бытия.

Новелла так и жила созерцательно, в таком незамысловатом, обреченном на скрип сказочной арбы ритме. Она как бы присутствовала – и при этом ее словно бы и не было на земле. Поэтому вполне естественно, что в центре столицы в самом что ни на есть известном Камергерском переулке, где будоражили общественность афиши какого-нибудь очередного МХТ, практически ни одна живая душа не ведала о нахождении в стареньком доме, в старенькой квартирке великого русского лирика.

Молодые актеры МХТ спешили на свои унылые репетиции и не подозревали, что в двух шагах от них голодает воплощение родной русской лирики. Да что там актеры! Соседи! Ближайшие соседи поэта и не предполагали даже наличия жизни за странной дверью, а не то что давно забытого ими поэтического волшебства.

Соседи так и внушали изредка забредающим в подъезд сумасшедшим коллегам Новеллы Николаевны по поэтическом цеху: «Зря не стучите, там давно никто не живет!» И соседи были правы в своей разлапистой земной простоте. За Новеллиной дверью и впрямь не жили – порой выживали, порой витали в облаках.

Но голодала великий лирик не всегда. Случилась в ее жизни и Государственная премия. И Новелла Матвеева пошла ее получать в Кремль в тапочках – благо и Кремль под боком, да и, кроме тапочек, на больные ноги ничего не налезало.

Поди, дивился президент, когда русская лирика в образе Новеллы Матвеевой его благодарила. Жаль только, что кошка Репка осталась дома и хоромы кремлевские не смогла оценить. А может, оно и к лучшему, ведь у президента же все больше собачки, а тут странная лирическая кошечка, да еще со странным именем Репка. Бывают такие стихии, которым лучше в нашем мире и не встречаться. Об этом лирики и президенты хорошо знают.

Гоп-гоп! Премия! Можно булочек купить, а можно и молочка! Можно и пальтишко справить! Все ведь хорошо, а только что-то нехорошо! Вроде и забота, а только не покидает ощущение ненужности, обреченности на одиночество, никчемности лирического поиска. Словно частоколом, обложили неведомыми поколениями торговцев да мздоимцев, какие уж тут солнечные зайчики!

Да еще и забор упал. Самый настоящий забор возле ее маленького покосившегося деревянного домика на Сходне. Гуляли ввечеру такие, из которых ныне состоит прочный человеческий частокол, потянули за ее старенький хлипкий забор – вот он и рухнул. Пришлось о помощи просить московских сохранившихся случайно поэтов. Нагрянули те на Сходню, одолжили у местного люда инструмент, шумели, галдели, крепким словом, да крестным знамением осенялись, но забор восстановили. Еще краше засиял он среди голых ноябрьских кустов да дерев, еще холоднее показалось низкое осеннее солнце.

И как незаметно обитала в своем переулке человек Новелла Николаевна Матвеева, так иной раз ярко и звонко разгорались россыпью по толстым журналам ее стихи. «Юность», «Знамя», «Наш современник»… Но старый читатель умер, а новый не народился. И эта волшебная россыпь угасала и пропадала в вечности, не исполнив своего предназначения.

А однажды потухла ее лампа. Реальная лампа. Совсем потухла. Сломалось в ней что-то. Как же тут работать? Как же тут записать строки карандашом простым? А как же новую лампу сыскать? И радость великая в дом: подарили случайные поэты новую лампу. Не сразу, но подарили. И вновь верная Репка под боком, а верный карандаш в руке!

Так вновь и беда: провисла и порвалась раскладушка – как ночевать-то?.. И месяцами спала на прорванной раскладушке – практически на полу. И – о чудо! – вновь пришли на помощь друзья-поэты случайные и доставили новую раскладушку! Такие вот малые беды и радости маленького человека и великого лирика.

И опять грусть-печаль: быстро, странно быстро кончилась премия, хоть она и государственная. Да что там! В свое время Иван Алексеевич Бунин так и не понял, куда у него делась премия Нобелевская. И как когда-то у Бунина, у Новеллы Матвеевой потянулись черные дни. А черного цвета она терпеть не могла – ничего черного в жизни! Даже черные продуктовые пакеты не брала! А еще ненавидела слово «мобильный», потому что в ее поэтическом сознании буква «б» в этом слове преломлялась в букву «г», и это было катастрофой. Пусть однодневной, но катастрофой. Как же сложно было покупать с ней вместе для нее мобильный телефон! Лишь случайно назовешь его мобильным – попытка покупки заканчивалась, наступало время переживания от прозвучавшего неправомерно слова. И только слово «сотовый» давало Новелле Николаевне возможность для продолжения поиска телефона, который все-таки был куплен, но чаще всего молчал.

Мелочи. Простые великие мелочи простого лирического бытия!

Но при всей своей созерцательности, при порой непостижимом затворничестве, при непоправимой загадочности Новелла Матвеева представала зачастую необыкновенным учителем поэзии, единственно возможным в условиях синтаксической слепоты и лексической глухоты печальной повседневности, мастером и создателем лирического чуда. Более того, она умела находить такое чудо в иной современной поэзии. Однажды одна маститая критикесса пикантно удивлялась: «Надо же, я не разглядела, а Новелла моментально увидела и ухватила зерно стихотворения!» Да, Новелла Николаевна обладала особым видением слова, особым и четким проникновением в образ. Конечно, научить поэзии нельзя, но поэзии научиться можно и должно – в этом путь и развитие подлинного таланта. А уж талант Новелла Николаевна распознавала мгновенно и ни разу не ошиблась.

Проникновение великого лирика в чужое стихотворение я покажу на собственном опыте, ведь такой опыт особенно ценен. Можно обозначить его как уроки поэзии от Новеллы Матвеевой. Вот хотя бы два из них. Итак, предоставим слово ей самой:

«Многие стихотворцы, пишут, я сказала бы, в манере искренности. Это даже очень распространено. Но ПРОСТО ИСКРЕННИЕ стихи даются немногим. К этим-то редким поэтам и принадлежит, на мой взгляд, Валерий Дударев. Пожалуй, это первое из всего, чем останавливает внимание его лирика. А есть в ней еще многое и еще разное! К примеру, совсем неожиданная образность и одновременно – образная емкость. В двух строчках поэт властен дать величественную картину:

Ночь повторила облака

От пристани до горизонта.

Повторила! Сколько раз наблюдали мы и закатное, и вечернее, и ночное небо, с почти одинаковыми как бы промежутками усеянное (или, если можно так выразиться, уставленное) почти одинаковыми с виду облаками, облачками ли… Мы невольно поражены этим явлением высокой воздушной симметрии, непонятным нам снизу дивом! Схватить его словом, обрисовать всю россыпь враз – это всегда так трудно! В. Дударев же именно схватил явление словом. «Ночь повторила облака/ От пристани до горизонта»! (Подчеркнуто мною. – Н.М.)».

А вот и еще один поэтический урок от Новеллы Николаевны:

«Там – над рекой, над теми кручами

Мне никогда не потерять

Пера проворного, летучего,

Что устремится дальше влет,

А где-то ивушка плакучая

Его на счастье подберет.

Примечательно то, что перо пишущее можно здесь понимать и как перо стрелы – оперенной стрелы Ивана Царевича! Вот только подберет-то ее (на лету пишущую) на сей раз не лягушка, а ИВА! С которой тоже случится очень важное превращение: сама – «плакучая», а перо подберет – «на счастье»! Не есть ли это лучшая формула деятельной поэзии?! В которой и плач, и смех, и светлое упование».

Не буду комментировать приведенные отрывки. Вдумчивый литератор поймет, оценит и впитает всю степень трудов и смыслов, как принимает слово мастера живописец или музыкант. Нам просто важно помнить, что искусство слова – тоже искусство, у которого свои законы, порой такие непостижимые, но единственно возможные в данном конкретном произведении.

А мне остается вернуться к вечности – вернуться стихотворением.

Памяти Новеллы Матвеевой

Новелла тихо померла.

Предельно поздно.

Под утро Божьи помела

Сметали звезды,

И зайчик солнечный уже

Плясал, качался

На камергерском этаже.

Все как в начале…

Нет…

Не отлили монумент

В цеху особом,

И ни студент,

ни президент

Не шли за гробом.

Челнок лишь, в жажде новых вех

Скрипел, качался.

Но тут совсем не человек –

Тут жанр скончался!

Тут переделал Чехов Нос,

А Гоголь – Чайку.

Тут не шекспировский вопрос

Про чрезвычайку…

Жасмин любила невпопад,

С гвоздями ветер.

Жила-была землею над

На белом свете.

Пошлет ли Господь в нашу ближайшую реальность поэта, способного к лирическим открытиям? Не ведаю. Но мне вдруг почему-то захотелось назвать вышеприведенные стихи «Памяти русской лирики».