Юдоль неизменна

Таинство и посвящение, символ полной завершенности Вселенной. Федор Бронников. Гимн пифагорейцев восходящему солнцу. 1869. ГТГ

В пифагорейской нумерологии «девять» – предел всех чисел, внутри которого существуют и обращаются все прочие. Таинство и посвящение, символ полной завершенности Вселенной. Девятая книга стихов Сергея Арутюнова «Апостасис» воплощает мистический смысл этого числа. Строгость стихотворной формы и богатство содержания делают книгу предельно концентрированной. Название сборника стоит воспринимать не буквально — «отступничество от христианской веры», но, прислушавшись, уловить в нем отзвук крылатого латинского изречения a posteriori – знание, основанное на опыте. Как говорится, на горьком опыте: «Искал и я свое руно,/ В галерах был и на лопатах,/ И понял – миру все равно,/ Что в нем, расцвет или упадок…»

Мучительные раздумья поэта над современностью приводят к неутешительным выводам. В этом стихотворении слышится своеобразная перекличка со старым, не менее печальным размышлением из сборника «Хор Вирап» (2010): «Не станет нас – беда невелика…» Но если в прошлом пространство тягостных мыслей поэта ограничено картонными стенами квартиры в многоэтажке, то по прошествии времени его тоска распространяется чуть ли на весь мир. Поскитавшись по городам и весям, поэт приходит в исходную точку. Время прошло. Лучше не стало. Более того, «там, где семейный тощ кошель/ и безработных половина,/ стоит на свалке пианино,/ немотствуя средь алкашей…»

И это – в первом же стихотворении. Тихо, сдержанно, отчаянно. Грустный образ – брошенное пианино – крушение… нет, не иллюзий – надежды на «светлое будущее». В советское время было престижно учиться в музыкальной школе. Люди приобретали на последние деньги инструменты фабрики «Лира». В лихие 90-е они простаивали за ненадобностью, а нынче и вовсе оказываются на помойке. Среди водителей существует даже такая должность – «пиановоз». Приезжают грузчики и увозят инструмент в специальное место – на утилизацию. Не из-за того, что срок ему вышел, а потому, что играть некому. До музыки ли тут, когда в стране полный… дефолт.

Потрепанный жизнью лирический герой Арутюнова со вздохом констатирует: «И ты, укрытый за стеной,/ уже исхода не возглавишь,/ едва коснувшись желтых клавиш/ и слыша стук их костяной». Возразить нечего. Вокруг скукоживается обыденность, такая кручинная, что хоть глаза закрывай: «…день пробежит – и считай, что отмазали,/ Словно пацан шиканул./ Полночь мазутная сыплет алмазами/ Прямо на крыши конур». Можно было бы упрекнуть автора: спасибо, капитан очевидность, знаем мы всё это, нечего пессимизм разводить, но что-то неуловимое будто подсвечивает стихи изнутри, то особенное поэтическое вещество, которое не позволяет читателю предаваться унынию.

Сергей Арутюнов. Апостасис. – Кострома: Издательский дом Максима Бурдина, 2016. – 112 с.

Стихи напоминают фигуры высшего пилотажа: кажется, текст вот-вот взорвется от удара о землю, но за секунду до столкновения поэт мастерски выводит самолет в вертикальную плоскость: «Уходя, попрощайся –/ Вот и все, что мы в книгах прочли./ Но, как в детстве, о счастье,/ Гомонят золотые ручьи./ И намного предметней/ Талых вод, обреченных веслу,/ Мой сынишка трехлетний/ Изумленно глядит на весну». Весна, природа, дети – будущее… та «лазейка», которая оставляет надежду. Сергей Арутюнов играет повседневностью, как бы поворачивая ее к читателю то «орлом, то «решкой». Искренне ненавидит и от души восхищается. Разве не каждый год журчат ручьи? Между тем у большинства весна ассоциируется с открытием дачного сезона. А улыбка ребенка? Божий дар, который «намного предметней», чем все взрослые заморочки. Все это очень обыкновенно. И оттого – пронзительно.

Как на обложке борются красный и черный цвета, так в повествование о российской действительности врезается поэтический цикл «Минойя». Кажется, на берегу моря поэт может отпустить себя: ждешь сладкоречивых описаний достопримечательностей. Не тут-то было. Арутюнов тяготится тамошними красотами: «Я тороплюсь на родину скорей,/ Где и томленье паче ожиданья». Оплачиваемый отпуск не в радость. Невольно цитируешь, вспоминая античную философию: «Какая разница, где ты находишься, если всюду носишь самого себя?» Поэтому голос греческого певца так похож на восклицания продавца шаурмы: «Довольно! Я будущим сыт./ Что мир мне? Налаженный сбыт/ Знакомых иссохшим губам/ Прелестных ракий и гаван».

Война… Наряду с делами житейскими поэт обращается к так называемой животрепещущей теме. «Злободневно», – скажет обыватель. Ошибаетесь, «на злобу дня» – это когда текущие события муссирует стихотворец, не нюхавший пороху. Если же о боевых действиях пишет человек, прошедший горячие точки, это крик души. Украинскую драму жестко и беспристрастно описывает Сергей Арутюнов: «Не могу осознать, а раз так, то, наверно, не надо мне/ Как сливают страну и как мертвый над нею стою,/ И на подиум входят литые самцы доминантные,/ А другие в гробах возвращаются в землю свою».

Перед нами посттравматическое переживание человека, встретившегося на войне с легализованными убийствами. Что ждет этого мужчину в мирной жизни? Как принимать лживость отношений обычного общества после того, как перед лицом смерти он познал прямоту и непринужденность отношений как с товарищами, так и с противником? Под пулями при всей жестокости происходящего все предельно ясно: этот – друг, этот – враг, а на гражданке – дежурные улыбки, лицемерие, заискивание людей толпы перед властями предержащими. Страшный вывод напрашивается сам собой: «За три выстрела взводных, овальный портретик на мраморе,/ За гвардейскую ленту венка, что от хмари промок,/ Оловянную кружку со ста милосердными граммами,/ Поменялся бы с вами и я, если только бы мог».

А в мирной жизни так мало настоящего, кроме неподкупного неба: «…и заспешили дни торопко/ под хрусткий скрежет каблука,/ и домом стала мне дорога/ за перистые облака». Перистые облака – тонкие, режущие. Их легкость обманчива: царапает взгляд вместо того, чтобы дать отдых глазам. Кстати, на одной из радиостанций есть программа «Облака» – о заключенных, для заключенных и всех, кому небезразлична их судьба. Название не случайно. Мировосприятие тех, кто столкнулся с безжалостным механизмом суда и тюрьмы, безрадостно. Лирический герой Сергея Арутюнова также ощущает себя пленником и призывает с нарастающим ожесточением: «Готовься же. Клыки оскаливай,/ Язык вывешивай багровый,/ Пока над пустошью асфальтовой/ Стожары грохают авророй…» Сурово? Еще бы! Потому что настоящая поэзия – это не «ой, цветочки!», а скупой, удручающий пейзаж: «Что же останется, малость какая –/ Просека, россыпь опят?/ Безблагодатность свою постигая,/ Галочьи стаи вопят:/ Жив ли, истаял, юдоль неизменна,/ Как до тебя – целина./ Наперекор беснованью безмена/ Вечно трава зелена». Что верно, то верно.