Без маски

Дух некрепок и плоть слаба, перед взглядом кругом преграды… Фото Владимира Захарина

Чем больше вокруг тебя людей, тем меньше вероятность встретить живого человека. Маски, функции, шифрованные послания. «Весь мир театр, и люди в нем – актеры», – утешает Шекспир. Если бы. Каждый играет свое понимание той роли, которую, как ему кажется, он должен играть. Пребывая годами внутри этого многомиллионного драмкружка, испытываешь средней продолжительности шок, увидев вдруг прямо перед собой неподдельную открытость.

Так и поэзия в числе прочего берет нас тем, что показывает человека как такового, без прикрас. У которого может быть сколько угодно недостатков, кроме одного – он не притворяется.

Искренность – главная особенность лирики Олега Хлебникова. Почему главная? Почему не начать с того, что Хлебников – лауреат престижных литературных премий, переведен на иностранные языки? Потому что для настоящего читателя авторские награды и даже квалификация – не главное. Ему, откровенно говоря, вообще не очень интересен автор как таковой. Читатель ищет себя. И вот как раз здесь Хлебников может быть полезен, потому что занят тем же.

Этому посвящена его новая, 12-я по счету, книга стихов – «Крайний». В предисловии автор объясняет, что крайний, «в частности, значит – точно не последний. И искать крайнего в наших злоключениях не надо – вот он, каждый из нас. А еще – мы все живем на краю». Подобное мировосприятие – чувствовать себя на переднем крае осмысления и пребывать потому в некоторой растерянности – свойственно всем настоящим поэтам, просто у Хлебникова оно особенно заметно. Обращаясь к читателю, он предупреждает:

Ты будешь думать, что все 

понял, умница.

Я буду думать: выразил, что 

чуял.

И притулюсь в теньке – 

на солнце жмуриться,

и ничего шикарней не хочу я.

Олег Хлебников. Крайний. – М.: Арт Хаус медиа, 2016. – 188 с.

Для стихов Хлебникова вообще характерна внутренняя дискуссия, явное или скрытое колебание, незамкнутый вывод. Он, как правило, оставляет в коробке стихотворения воздух сомнения, столь необходимый собеседнику. Почему небольшой, простенький вроде бы стишок «Дух некрепок и плоть слаба…», включенный в сборник, – один из моих любимых у Хлебникова? Не в последнюю очередь потому, что он полифоничен. Концовку можно проговаривать с десятком разных интонаций – от едкого сарказма до почти уверенности, легкой и возвышенной:

Дух некрепок и плоть слаба,

перед взглядом кругом 

преграды.

Мы в гостях у самих себя,

и задерживаться не надо.

Рассказать смешной анекдот,

выпить за процветанье дома

и – вперед, будто кто-то 

ждет

в голубой дали незнакомой.

И, по мне, лучше сомневаться с Хлебниковым, чем твердо знать с иным производителем изящной словесности. Да, может быть, терзаться невозможным ничем не лучше, чем глотать веками жеваное. Но первое гораздо ближе к самой сути поэзии. «Спасенье только там, где мой огромный мир/ сжимается до точки, равной Богу».

Такому восприятию способствует и особая, легко узнаваемая интонация хлебниковских стихов – проникновенная шероховатость, любовно подогнанная небрежность. Будто ваш попутчик в электричке или случайный сосед в кафе, пытаясь донести до вас главное, торопливо подбирает слова:

Еду в поезде ближнего 

следования.

Прибываю всегда последним я,

потому что последний вагон,

потому что, уж если спешите, 

– ну,

проходите, а мне решительно

наплевать, что приехал он.

Я приехал уже с рождения –

безо всякого предупреждения,

что не ждан и не нужен здесь.

– Ну а кто, – возразите, – 

нужен-то?

Укорите меня заслуженно…

Выйду в темень – там кто-то 

есть.

Поджидает меня? Бог весть.

В этом стихотворении трудно не заметить горечи – еще одного «фирменного» оттенка, присущего многим стихам Хлебникова. Это честная реакция честного человека, влюбленного в свою страну и верящего в ее возрождение. Было время, когда о России можно было сказать: «сулящая даль и свободу,/ лучами пробитую тьму». А получилась «осень, когда уже солнце/ не в силах оставшихся греть». Отсюда, от этого несовпадения, и скепсис автора по отношению к сегодняшнему дню: «Ну а твоя земля – она не твоя совсем,/ ты на ней недобросовестный арендатор./ Вот и грызут ее на потеху всем/ динозаврообразный бульдозер и экскаватор». В подобных строчках Хлебников особенно ярко проявляет характер национального поэта. Выступает как типичный русский, который приходит в мир не жить в нем, а менять его. И, с одной стороны, все про эту жизнь знает, а с другой – его с ней мало что связывает. Он, по выражению Достоевского, то и дело «бежать хочет». Отсюда, а не в силу возраста и столь частые обращения автора к теме смерти. «От бытия к отбытию готов»; «Надоело вас выносить –/ схороните меня теперь» и т.д.

Переустройства страны в том виде, как хотели, не получилось, жизнь кончается… И все же надежда на чудо есть. Пусть и настолько призрачная, что автор прячет ее, кажется, даже от самого себя. И здесь поэт снова выступает в качестве крайнего. А это прежде всего тот, кто отвечает, расплачивается за других. Подотчетное лицо с правом голоса.