Невыразимое, сны о поэтах

Она пережила себя, своих близких, живых и мертвых. Она пережила и свою славу…  Александр Трифонов. Ахматова

В этих снах нет ни вымысла, ни умысла. Это почти документ.

Если в нем и есть фантастический элемент, то он опять-таки не домысел автора, а содержится в самом веществе существования сна…

И это неудивительно. Мы сделаны из вещества того же, что наши сны, считал Шекспир, и его мнение, судя по всему, не оспорено наукой…

Ахматова

Это был долгий удивительный и очень реальный сон.

Я собралась куда-то ехать, но забыла в гардеробе пальто. Иду искать, вхожу в огромное здание, напоминающее зал ожидания на вокзале времен моей юности, Павелецком или Казанском, откуда я ездила домой в Воронеж. На удивление пусто, и только на вешалке, неизвестно откуда здесь взявшейся, висит забытое серое с блестящими выпуклыми, как глаза, пуговицами пальто. С подписью: «Пальто Ахматовой».

Вещь неподвижно и отрешенно смотрит в глубь себя.

Выхожу наружу. Неожиданно появляется мой давний друг, врач-психиатр, высокий, худой, с настороженным лицом, рассказываю ему про пальто, про то, что когда-то Ахматова подарила мне записную книжку (в действительности этого не было), но я совсем не помню, что было в ней…

«Пойдем посмотрим, заберем это пальто», – предлагает друг. Мы спускаемся в то же здание – и видим: на том месте, где висело пальто, сидит сама Анна Андреевна. Она похожа на карандашный набросок: линии лица, скорбного и напряженного, – штрихами, углами, как на обложке книжки. Она сидит и, кажется, ожидает свою забытую вещь.

«Она пережила себя, своих близких, живых и мертвых», – говорю я своему спутнику. «Она пережила и свою славу», – почти в один голос произносим мы.

Я оставляю друга, подхожу к ней одна, заговариваю.

Ахматова сидит, не меняя позы, одинокой и сосредоточенной. И вдруг – о, чудо! – она показывает мне свою записную книжку, небольшого формата, малинового цвета, из мягкой тисненой кожи, открывает ее и перелистывает. Вначале идут страницы, заполненные сверху донизу волнистыми линиями, потом медленно появляются страницы, изображающие это серое здание и силуэт самой Ахматовой: к ее лицу с двух сторон прильнули кошачьи головы. А она, как царица Бакст, охраняющая вход в царство мертвых. Быть может, он здесь есть!

Я напоминаю А.А., что мы встречались с ней и она дала мне что-то из этой книжки, вернее, оставила у меня на хранение собственные рисунки, стихи. Но какие?

Ахматова медлительно и царственно произносит двустишие с парной рифмой, я повторяю за ней, чтобы запомнить и скорей вынести из сна целиком эти афористически-чеканные литые строки. Как будто просыпаюсь и повторяю вслух, счастливая, что не потеряла их по дороге из сна к утру, как пальто, Бог с ним! Но в окончательной яви стих мгновенно улетучивается, как снег в руке, остаются только рифмы: «стеречь и сберечь». Но кого? Что?

И даже в этой пушкинской летучести Ахматова остается недосягаемой и вечно ускользающей от нас, живых и мертвых, тщеславно бьющихся над загадкой ее славы. Кто кого пережил? Она – нас, наши сны, нашу память?

Мне хотелось, как гоголевскому герою из «Вечеров на хуторе близ Диканьки», закричать: «Вспомнила, вспомнила!» – избавившись от колдовского наущения, сонного морока, но тщетно: из памяти выскочило, исчезнув, стихотворение.

Ахматовское пальто осталось висеть в гардеробе.

Леонид Мартынов

Смыло утро беглые следы ночных воспоминаний, потом закрыло густою синевою, потом загрунтовало бело-серым.

И проявился вдруг поэт Леонид Мартынов. Я никогда его не видела живым, хотя могла – он мой современник; единственный раз в 80-е годы, когда работала в журнале «Советская литература на ин. языках», говорила с ним по телефону о переводе его стихотворения «Ночные странники» на французский язык. У него был стремительно-бунтарский, смелый, независимый, какой-то рыжий, в подпалинах, как и сам хозяин, голос.

Это – большая редкость.

Во сне я иду к его племяннице, чтобы взять некий материал о поэте. Прихожу на квартиру, говорю с бесцветной мифической племянницей, как неожиданно появляется он сам. Начинает искать материал и, не находя, говорит мне: «Вот возьмите эту вещь, вы ее не знаете». И протягивает нечто похожее на рукопись. Я ухожу с ней, и в дверях, на пороге, вижу – лежат три предмета – вилка, нож и ложка.

Откуда они взялись? Зачем?

Я поднимаю их и кладу бережно на подоконник. Негоже, чтобы забытые предметы бесхозно валялись. И ухожу.

Что за странный сон? В этом сне много загадок – и не менее чудесных отгадок.