Игорь Михайлов
Встанешь на зорьке – орут петухи! Фото Евгения Никитина
Много удивительного в этой книге, которая многослойна, как палимпсест. Самый первый слой – репринтное воспроизведение книги «Ветла» – отсылает или посылает нас на 15 лет назад.
Начало 2000-х, миллениум, какие-то брезжущие, хотя и призрачно, надежды на то, что все еще будет. Я болтаюсь где-то между небом и землей, без работы, а автор книги Валерий Дударев – еще не главный редактор журнала «Юность». И мы еще с полным на то основанием можем считать себя 30-летними. Мир вокруг страшен и любопытен. Но стихов уже никто не читает, хотя и страшно много пишут. Поэтому книга выпущена скромным тиражом 500 экземпляров.
Когда от молний ночь
светла –
В окошках вздрагивают лица,
Но наша старя ветла
От молний вряд ли
загорится…
Пройдет 15 лет, и ничего не изменится. Стихи по-прежнему никому не нужны. И поэтому тираж книги все тот же.
Дежавю!
Но поэт так уж устроен – он не заглядывает в будущее, он живет в прошлом:
Не задумывай, не загадывай –
Даже лучшего не проси.
На дорогу в ночи поглядывай
С огонечками на Руси.
 |
| Валерий Дударев.
Ветла и другие стихотворения. – М.: Художественная литература, 2016. – 196 с. |
Пройдет немного времени, и человек с удивительным и мягким голосом, тембром итальянского бельканто, певец Анатолий Шамардин напишет на эти стихи песню. И она непостижимым образом живет и поется. А вот Анатолия уже нет.
Это книга жизни в книге. Книга в жизни?
Осень. Звезды. Тень причала.
Резкий след на вираже.
Я хочу, чтоб ты молчала –
Недоступная уже…
Живая книга. Тем более у многих стихов я, как бабка-повитуха, принимал роды. Я был словно негласным, а иногда и безгласным свидетелем того чуда, как рождается стихотворение. Как оно пробивается сквозь поэта. Как оно назначает, называет его. Как оно подчиняет его себя, своей воле. А поэт – он что? Он только секретарь. Его задача – запомнить, а потом записать, чтобы не забылось:
Только лилий одичалых
Упоительный изгиб…
Я хочу, чтоб ты молчала.
Я хочу, чтоб я погиб…
У послесловия книги тоже интересная история. Началась она в проезде Художественного театра, где в газетном киоске продавалась одна из первых книг Валерия Дударева, а я ее совершенно случайно увидел и купил.
Так начиналось это послесловие. Почти как курьез. Ведь спустя лет 10 обнаружится, что по соседству с этим местом, где раньше был киоск, а теперь стоит памятник Чехову, в московском дворике живет Новелла Матвеева. Ее слова о поэзии Валерия не вошли в книгу, может быть, и зря. Но все равно, как все, однако, не случайно получается. Судьба как будто наметывает, стежками, пути-дороги, вроде бы наспех, а потом оказывается, что это-то «наспех» и есть самое надежное и прочное, что у нас осталось.
Итак, послесловие. Послесловие писалось в автобусе, который назывался львовским: «Я читал стихи Валерия Дударева в рукописи, когда они еще не были книгой. Ехал в автобусе и читал…» Сейчас слово «львовский» наполнилось каким-то новым, подчас зловещим смыслом. А тогда это был простой, пахнущий бензином буцефал. Его трясло, как электрический стул. Но я этого не помню, а стихи помню:
Встанешь на зорьке –
Орут петухи!
Рыбки наловишь –
Наваришь ухи!
Можно уклейку!
Можно ерша!
Рыбку поймаешь –
Жизнь хороша!
Такая вот простая формула счастья!
…Потом были и будут другие стихотворения. Но «Ветла» больше не повторится. Не повторится этого таинственного ожидания 30-летних идиотов, что вот сейчас книга выйдет – и мир перевернется. Не перевернулся. Но ожидание этого, вера в это все длится вот уже 15 лет.
Поэтому «Ветла» – это еще памятник отжившей книжной эпохе и несокрушимого убеждения в то, что красота там что-то такое сотворит.
Снимаем еще один слой. Переворачиваем страницу, и вот, разрывая типографский шрифт, сквозь кровь и пыль скачут гунны:
Если творенья не пахнут
степью –
Выброси их в окно!
Да, это начало 2000-х. Тогда новые гунны только робко начинались. И вот спустя какое-то время они уже мнут ковыль. А мы:
Встанем без гимна!
Пойдет без флага!
И затрещат миры!
Наше ученье –
Орда и Брага!
Наши дары – остры!
А как же: не задумывай, не загадывай? А вот так. Слово поэта – вещее. И оно иногда овеществляет то, о чем он, не задумываясь, спел. Или даже промолчал. Он прорывается сквозь время. Вряд ли сам поэт понимает, что эти слова означают. Ведь поэзия – это род камлания, бреда. И только спустя какое-то время, вот эти 15 лет, становится понятно, причем тут гунны, куда они мчатся и чего они хотят?
Гунны мчатся, а книги еще выходят. И, как травка молодая, прорастают сквозь время. Мне кажется, что, оборачиваясь назад, видит одни руины только тот, кто хочет видеть одни руины. А я, оборачиваясь назад, вижу стихи. И я запомню это время таким, каким мне описал его поэт:
Мы можем бросить все дела,
Мы можем спятить, можем спиться…
Ветла
Не загорится!
